— Когда же наконец вскроется Лена? Как вы считаете? Вы ведь хорошо знаете повадки реки, плавали по ней.
Юрьев, несмотря на то что теперь занимал важный пост — был представитель новой власти, — не изменился, так же добросердечно относился к Чарнацкому, соблюдал принципы, давно сложившиеся среди ссыльных. Они встретились в библиотеке, где Катя по-прежнему работала.
— Когда вскроется Лена? — повторил Юрьев свой вопрос.
«Природу не поторопишь, — подумал Чарнацкий. — Всему свое время, необходимо терпение». Но не стал этого говорить Юрьеву, понимая, почему он и его товарищи с такой энергией и самоотверженностью ускоряют бег неторопливой, сонной здешней жизни.
— Вода уже поднялась. Я видел у Шнарева таблицу, где отмечены многолетние наблюдения за паводком Лены, самый поздний срок, когда лед тронулся, — седьмое июня. Думаю, в этом году ледоход начнется раньше, через несколько дней.
— Люблю смотреть, как идет лед по Лене, — вступила в разговор Катя. — Там, где я родилась, реки не было… Согласитесь, Ян Станиславович, в этом году на тридцатилетие я получила самый прекрасный подарок, о котором только можно мечтать: весть о свержении самодержавия пришла в Якутск как раз в день моего рождения.
Склонность Кати к экзальтации всегда вызывала у Юрьева легкую усмешку. Он попрощался и вышел. Чарнацкий был благодарен ему за то, что Юрьев не вспоминал, как он, Ян, не верил в скорый приход революции. И сейчас даже не затронул этой темы, хотя слова Кати и располагали к подобному разговору.
— Возьмете что-нибудь почитать? — Катя держала в руке формуляр Чарнацкого. — У нас много новых книг, интересных. Наши товарищи передали в библиотеку свои частные собрания. Я еще не все книги успела зарегистрировать, но вам, как постоянному читателю, могу дать…
— Нет-нет, спасибо. Совсем скоро начнется навигация, и я боюсь, что в спешке забуду вернуть книги. У меня должен быть чистый счет: никому и ничего не хочу быть должен.
— А вот некоторые мечтают о том, чтобы хоть что-то здесь оставить. А вы — никому и ничего.
Ночью раздался сильный гул, вскоре гул повторился. Чарнацкий проснулся. Значит, он не ошибся: лед на Лене, метровой толщины лед, трещал на огромном пространстве, предвещая освобождение реки.
Капитан «Тайги» Богатов спустился с капитанского мостика встретить Петровского и его товарищей. Пароход чуть покачивало, льдины, ударяясь о борт, кружа, плыли дальше.
«Сколько же народу их провожает», — подумал Чарнацкий. Конечно, некоторые пришли из любопытства. Все-таки первый пароход в новую навигацию. Среди тех, кто оставался, он заметил Соколова, возле него подстриженную по-мужски Веру Игнатьевну. Соколов не мог скрыть свое нетерпение: после Петровского он принимал пост комиссара Якутии. Пока судно не отчалит, он одновременно был и не был высшей властью. Вера же не спускала глаз с крупного темноволосого мужчины. Тот, хотя с реки еще тянуло холодным, совсем не весенним ветром, был без шапки. С жаром жестикулируя, весело и заразительно смеясь, он что-то рассказывал окружавшей его молодежи.
«И впрямь, удивительный человек», — поймал себя на мысли Чарнацкий. И повнимательнее присмотрелся к Вере. Нет, она смотрит не так, как женщина на понравившегося ей мужчину.
Богатов с трудом поднимался по металлическому трапу на капитанский мостик. Под его рукой шатались поручни. Больные ноги плохо слушались капитана, зато в руках чувствовалась силища: человека, готового помериться с ним силой, по всей Лене не найдешь.
— Видишь, Станиславович, ты когда-то в тюрьму угодил только за то, что опасного человека спрятал в трюме, даже толком не знал кого, а скольких таких я теперь везу. — Он широким жестом указал на Юрьева, Петровского, Катю, на грузина. — Ну, давай свисток, старушка. Должна просигналить, пока ржавчина тебя не проела. Отдать концы!
Богатов сам дернул веревку. Пронзительный гудок заглушил говор толпы, эхом отбился от береговых круч.
— А молодежь что, тоже уезжает? — удивился Чарнацкий, указывая на группу молодых якутов и русских, окружавших ссыльных.
— Никак не могут расстаться. Поплывут до Покровска, а там сойдут.