— О, наш Керенский готов услужить председателю. А вы, коллега?
Около Чарнацкого опять оказался злопыхатель с козьей бородкой. Чего он цепляется?
— Председатель до известных событий был примерным русским верноподданным в будние дни, а поляком только по воскресеньям. Сейчас наоборот: все дни недели он поляк, а по воскресеньям — русский.
— Не понимаю.
— Вы здесь недавно, поэтому вам трудно понять. Вряд ли на это стоит тратить время. Отжившие свое люди, отжившая эпоха, которая никак не рухнет. Ее уже давно нет, и все-таки она есть. Нагромождение впечатлений и непроходимая скукота.
Адвокат, заметивший, с кем беседовал его подопечный, при прощании, когда Чарнацкий проводил его до дому, изрек:
— Нигилисты. Некоторые утверждают, что они остроумны, над их остротами можно посмеяться. Только мне кажется, нет ничего омерзительнее желчного нигилиста. Верь во что хочешь, но во что-то верить надо.
— Ты немедленно должна уйти оттуда. Этого требую я, твой отец.
— Не уйду, папочка!
— А я тебе приказываю. Ты ведь сама, дура, говоришь, что, когда первый раз пришла туда, еще не знала, что там, тьфу… большевики. Думала, обычные солдаты.
— Люди, получше Татьяны Петровны разбирающиеся в военных делах, не смогут сразу сказать, какая часть большевистская, а какая нет. Это факт. Подозреваю, даже сам Аркадий Антонович Краковецкий…
Леонид Львович взял громкий аккорд на гитаре, но, смутившись, оборвал его и принялся разглядывать свои длинные, тонкие пальцы.
— Я требую, чтобы завтра же ты оттуда ушла. Санитарка сопливая.
— Не уйду, буду там работать, даже если из дому выгонишь. Я… я их полюбила.
— Что ты говоришь, бесстыдница? Кого полюбила?
— Их. Солдат.
— Слышишь, Капитолина Павловна, что она несет? Скажи ей что-нибудь, не молчи.
— Ты ведь всегда говорил, что она в тебя.
«Капитолина Павловна заговорила?» — удивился Чарнацкий.
— Если не уйдешь по-хорошему, я запру тебя дома и никуда не выпущу. И выпорю при Яне Станиславовиче.
— Папочка, ты меня никогда не бил. А если запрешь, то они придут и освободят. Своих всегда спасают.
— Кто придет?
— Солдаты. Они меня тоже полюбили. И даже очень.
Все идет к тому, что Татьяна станет иркутской Жанной д’Арк. «Кто бы мог предположить такое?» — не переставал удивляться Чарнацкий.
— А ты что думаешь об этом, Ян Станиславович? Втолкуй ей, она тебя послушает.
Только этого не хватало. Поистине, все труднее становится быть нейтральным наблюдателем и не впутываться в их российские проблемы.
— Татьяна Петровна, как я понимаю, весьма требовательна и к людям, и к этому миру. Она сама разберется в своем отношении к солдатам и сама уйдет, когда сочтет необходимым.
Он уклонился от прямого ответа, что ему не впервые приходилось делать за последние месяцы.
— Изворотлив.
Это слово, произнесенное шепотом, он один только расслышал.
— А вы, Леонид Львович? — Петр Поликарпович, кажется, терял надежду уговорить дочь.
— Мы с Татьяной Петровной оказались, как я понимаю, по разные стороны баррикады. Могу отметить, я с уважением отношусь к людям, имеющим твердые убеждения.
Он склонил голову перед Таней и покраснел. Его тонкие пальцы тихо коснулись струн гитары.
— К вам, Ян Станиславович, какая-то дама, — сказала Таня без всяких объяснений.
По тону ее полоса и по тому, что она обратилась к нему не как обычно «пан Янек», Чарнацкий не знал, что и думать.
— Ко мне?
От переписывания документов в течение целого дня у него устали глаза, он прикрыл их.
— К вам. Почему вы щурите глаза? Оглушены этим радостным сообщением?
— Если дама ко мне, почему вы, Таня, не провели ее сюда?
— Решила вначале убедиться, застлана ли у вас кровать.
Чарнацкий не очень любил прибираться у себя в комнате. Но сегодня все было в порядке.
Он спустился вниз вместе с Таней. В коридоре его ждала женщина. Таня тотчас скрылась в своей комнате. Видимо, не хотела быть свидетелем встречи.
— Вы — Ян Чарнацкий? Я — Ядвига… Ядвига Кшесинская. Ох, как я волновалась, как волновалась, боялась, не застану вас по этому адресу. Ну, слава богу!
Это «слава богу!» прозвучало радостно и энергично, совсем как боевой клич.
— Вам мое имя, моя фамилия ничего не говорят?
— Простите…
Он пытался осмыслить происходящее.
— Ведь вы друг Антония… Антония Малецкого.
Нет, это невозможно. Это какая-то шутка. Кто-то его разыгрывает. Он потер уставшие глаза. Она по-своему восприняла его жест.