— Он не Рокфеллер и не Морган. Но несколько миллионов у него есть. Классический пример человека, у которого только одна формула в отношениях с миром, людьми, природой. Иметь! Иметь! Брать!
И опять он подумал о вечной мерзлоте. Вспомнил, как во время банкета в фактории под Олекмой Никифоров недобро пошучивал, что каменный особняк Шнарева, сооруженный за огромные деньги из материалов, привезенных из Америки, осядет, завалится, поскольку ставили его против законов вечной мерзлоты.
— В своей Якутии у него, наверное, нет конкурентов?
— Есть. Стремление иметь всегда связано с конкуренцией. А то бы Рим до сих пор правил миром. Кто знает, возможно, сейчас это был бы выход. «А кофе на меня действует…»
— Шнарев — это меха?
Адвокат пропускал мимо ушей разглагольствования Чарнацкого, его интересовали конкретные вещи.
— Конечно, меха… Это старая история. Люди Бекетова, Галкова тоже брали у якутов меха. Первый Якутск возник в год вступления на трон Владислава Четвертого Вазы[11]. Кто теперь может вспомнить, кого и когда подкупали мехами. А разве первый царь из династии Романовых не носил соболей, пойманных пра… пра… пра… и долго еще надо говорить пра… дедом Тимошки-лежебоки. Шнарев не первый и не последний. Вот только последний Романов потерял трон, а Тимошка по-прежнему делает то, что его предки. И внук Тимошки будет делать, если…
— Кто такой этот Тимошка? — перебил адвокат.
Он с удивлением смотрел на Чарнацкого. Вроде трезвый, а наговорил такое.
— О, этот вопрос должна задавать пани Ядвига.
— Пани Ядвига?
Кофе сняло напряжение, и он готов был рассказать адвокату о Намцы, об Антонии.
— Тимошка — мой таежный приятель. А Шнарев всем заправляет. Я сам ходил с экспедицией за бивнями мамонта в устье Лены. Привезли Шнареву тысячи полторы пудов великолепных бивней. А тут как раз подвернулся покупатель из Нью-Йорка. Продал. Взял недорого, а заработал хорошо.
— Недорого? Сколько же?
Пока Чарнацкий обстоятельно объяснял подробности, адвокат сидел, предельно сосредоточившись, очевидно, для него важна была каждая деталь.
— Насколько я помню, по шестьдесят четыре рубля за пуд. Да-да, припоминаю, шестьдесят четыре рубля. Я рассказал вам о бивнях, так как мне самому это было страшно интересно. У Шнарева грандиозные планы. Когда он со мной прощался, мы с ним уже о самолетах разговорились. Хочется ему самолет приобрести. Попробовать.
— Современный, современный человек. Европеец! А я не знал, что ты с ним лично знаком. Вроде не говорил мне об этом.
— Он все делает ради рекламы. Смотрите, пожалуйста, в такие трудные времена нанимал на работу ссыльных! Даже поляков. А поскольку сейчас в Якутске верховодят ссыльные, получается, что либеральный Шнарев лучше других купцов.
— Интересный, интересный человек… огромного масштаба. Не знаешь, есть ли у него хороший адвокат? Понимаешь, я, как поляк, только, ради бога, не думай обо мне плохо, не имею никакой возможности попасть к здешним заправилам, королям золота или древесины… А Шнареву, возможно, нужен будет в Иркутске юрист, вот я бы мог…
«Чего это он вспомнил о Шнареве?» — удивлялся Чарнацкий. Сколько раз о нем говорили, и никогда он не выпытывал подробностей, не интересовался, есть ли у Шнарева в Иркутске адвокат. Похоже, каждый очередной промах Временного правительства, то есть увеличение хаоса и анархии, вызывает у таких, как Кулинский или Тобешинский, прилив патриотизма. А у к р е п л е н и е, как любит говорить адвокат, м о л о д о й р о с с и й с к о й д е м о к р а т и и способствует тому, что эти господа строят далеко идущие планы на будущее, связывая их со своим пребыванием здесь, в Сибири, и уж никак не со своей родиной, Польшей.
— Я думаю, что все еще можно спасти. Порядок одолеет анархию. Нигилизм чужд России. — Говоря это, адвокат вслушивался в цокот лошадиных копыт казачьего патруля по Главной улице Иркутска.
Человек внимательно читал театральные афиши. Здание театра, пожалуй, оставалось единственным местом в городе, вокруг которого, хотя и робко, звучали еще голоса муз и на стенах не было грубых, охрипших или пискливых политических воззваний. Чарнацкий с интересом разглядывал это необычное здание, в котором причудливо сочетался русский классицизм с византийским великолепием. Интересно, Ирина ходила в театр со своим юнкером? Впрочем, это ее личное дело, заключил Чарнацкий.