— Прежде чем что?
— Прежде чем архивы крепко-накрепко закроют. Хоть с чем-то познакомиться из нашей истории.
— Нашей и русской, их невозможно разделить. Мне очень важно было услышать именно от вас об опасениях, что архивы могут закрыть. Только вы не закончили мысль, потому что не желаете смотреть правде в глаза, а есть все основания предполагать, что в демократической республике Керенских и Терещенко тюрьмы очень скоро будут опять полны. Вы же не верите, что существующее положение сохранится надолго?
— Да, конечно, я боюсь перемен к худшему. И к этим переменам Россию приведете именно вы, сталкивая ее левее и левее, что, бесспорно, активизирует реакционные силы.
— И это говорите вы, человек, дискутировавший с Юрьевым, слушавший Орджоникидзе! Какая политическая наивность. По-моему, куда лучше вас понимают, пусть инстинктивно чувствуя будущее, наши Бартеки-победители[12] или галицийские крестьяне, которых Временное правительство до сих пор держит в лагерях для военнопленных.
Лесевский совсем забыл, что обещал напоить гостя чаем. Более получаса он втолковывал Чарнацкому довольно бесцеремонно вроде бы прописные истины. Несмотря на дерзкий тон, которого Чарнацкий не потерпел бы в другое время, в том, что говорил Лесевский, чувствовалось беспредельное, поднятое до самоотречения бескорыстие. Чарнацкий понимал: Лесевский способен его удивить и даже потрясти, понимал, что в своих взглядах Лесевский независим и нет у него ни малейшей корысти. Непроизвольно сравнил его с адвокатом.
Чай Лесевский готовил долго. Во-первых, для этого надо было растопить печь. Здесь пришлось Чарнацкому взяться за дело, поскольку у хозяина ничего не получалось.
— А самовара у вас нет?
— Самовар у Елизаветы Васильевны, у… соседки, но ее сейчас нет дома.
— В ссылке я знал поляка, который часами мучился, чтобы вскипятить себе чайник на костре или на плите, но ни за что не хотел завести самовара. Говорил, Россия для поляков опасна именно самоваром, русскими книгами и русской женой. Спорил я с ним, а он свое: Россия душу хочет у нас забрать, и самовар сам по себе вроде бы не опасен, однако дьявольская выдумка, созданная ассимилировать нас как нацию.
— У пролетариата нет таких проблем, — заметил Лесевский. — Наши русские товарищи поют польские революционные песни и не боятся за свою душу.
Вроде убедительно, а с другой стороны — не очень. Русские, скинув татаро-монгольское иго, консолидировались как нация, и теперь им не грозит опасность раствориться в иной национальной общности.
Они пили чай и не умолкая разговаривали.
— Вас смущает, что арестовали зачинщиков бунта и солдаты остались без вожаков. — Лесевский грел руки о стакан с чаем, тепло от печи еще не ощущалось. — Утверждаете, что выступление против Временного правительства может привести к активизации Корнилова. А ведь, чтобы покончить с вожаками, всю Россию рабочую и солдатскую придется перестрелять. В этом сила грядущей революции. А для здешних солдат это был хороший урок: они избавились от иллюзий. А иллюзии подчас бывают страшнее артиллерии. Теперь даже самый далекий от политики солдат Иркутского гарнизона знает, что такое демократ Краковецкий.
«Можно и так, — мысленно согласился с ним Чарнацкий. — Поражение всегда учит, приближает победу. Эта вера, эта абсолютная уверенность в том, что события развиваются именно так, как предсказывали большевики, нравится мне. Ну хорошо, я более или менее представляю, что ждет Россию. А Польша?» Почему-то взгляд его упал на толстую тетрадь в сильно потрепанной обложке, лежащую на столике.
— Давайте займемся вторым вопросом, которого вы коснулись. Так вот, если б мы с упорством не направляли Россию влево, как это вы изволили заметить, вы давно бы уже получили вместо жалкой видимости демократии военную диктатуру. Для оправдания ее отыскалось бы множество доводов: покончить с анархией, с экономическим хаосом, потребности фронта, ну и главный аргумент — необходимость разгрома извечного врага России — Германии. Не подлежит сомнению, что военную диктатуру, выступающую с подобной программой, поддержали бы с превеликим энтузиазмом западные демократии — Франция и Англия, не говоря уж о президенте Вильсоне. Так вот они, хорошо зная механизмы, с помощью которых в рамках подобной системы, именно в рамках подобной системы, можно держать в повиновении трудящиеся массы, смотрят свысока на эту несуразную, бездарно сфабрикованную, плохо скопированную с них российскую буржуазную демократию. Демократию, на которой все еще лежит печать самодержавия. Но у которой дурно пахнут ее мужицкие ноги, да и солдатские зубы сгнили, и прогрызть ими германский фронт такая демократия не сможет. — Лесевский внезапно остановился. — Как вы думаете, почему я с вами так горячо все обсуждаю?