Он задал вопрос не столько Чарнацкому, сколько самому себе. Чарнацкий не собирался уходить от ответа, ему было что сказать, как-никак он тоже мыслит, анализирует, оценивает.
— Я догадываюсь… Среди военнопленных, где вы ведете агитацию, нет интеллигенции. Там вы говорите другим языком — конкретно и просто.
Лесевский с интересом выслушал его и не мог скрыть своего удивления.
«Видимо, он зачислил меня в разряд польских богатырей, которых в Сибири немало, только такие могут здесь выжить, — размышлял Чарнацкий. — Куда труднее переменить свои взгляды».
— Вы правы, среди польских военнопленных нет интеллигенции. Нет добровольцев. Германия и Австро-Венгрия силой погнали их с той стороны на фронт, точно так же, как Россия — с этой. А вы сталкивались с ними?
— Сталкивался. Кулинский как-то попросил меня завезти книги, кто-то из Комитета заболел.
— Книги на польском языке?
— Да, Мицкевича, Словацкого, Сенкевича. «Пан Тадеуш». Думаю, вы не против такого рода деятельности?
— Против Мицкевича? Словацкого? Лично я… «Вот восстают из мертвых народы! Вот трупы вымостили улицы городов. Вот народ побеждает!» Помните этот отрывок из «Ангелли»? А что вам больше всего нравится в этой поэме? Вас удивляет, что я знаю Словацкого?
— Да, конечно, мне кажется, мы только и делаем, что удивляем друг друга.
— Ну, если вы были в лагере для военнопленных, то, наверное, хорошо представляете, какую цель преследуют своей деятельностью наши богоугодные патриоты. В конечном счете, чтобы погнать на фронт, на сей раз против немцев, поляков из Познаньского воеводства, да и из Силезии, долго их уговаривать не придется, а еще лучше сформировать из польских военнопленных силу, которую можно будет использовать против грядущей пролетарской революции. Здесь, в России, либо там, в Польше.
— А что вы говорите нашим соотечественникам, которые были под властью Австро-Венгрии и Германии?
— То же самое, что и польским рабочим в Иркутске. Я верю в то, что польские трудящиеся не дадут себя отравить ядом национализма.
Чарнацкий внимательно слушал. Печка гудела, жадно поглощая поленья.
— Надо подкинуть еще, а то погаснет. Кажется, дрова прогорели.
— Пойду что-нибудь поищу.
Он вышел и вскоре вернулся с охапкой довольно странных поленьев. Угадывался деревянный скульптурный портрет. Ян поднял два куска, сложил их, и на него сурово глянул половиной лица и одним глазом Николай II. Возле печки валялись еще подбородки, усы, осколки лба, из которых можно было сложить много Николаев. Лесевский старательно засовывал царя в топку.
— Могу подарить вам бюст царя, неповрежденный. Кузен Елизаветы Васильевны — скульптор. Ему страшно не повезло, он совсем недавно открыл мастерскую по производству бюстов государя-императора. Видимо, у него не было никакого политического чутья, равно как и таланта, — взялся за бюсты зимой шестнадцатого года. Это все равно что сейчас наживаться на бюстах Керенского. В кладовке полно валяется скульптурных портретов его величества.
Из этого странного особняка Чарнацкий вышел, когда уже стемнело.
— Мы сегодня выдали удостоверение за номером четыре тысячи, подтверждающее принадлежность к польской нации.
— Я полагаю и, пожалуй, даже уверен, если бы секретаршей Комитета были не вы, пани Ядвига, а кто-то другой, результаты нашей патриотической акции были куда скромнее.
Адвокат говорил вполне серьезно и поцеловал при этом ручку Кшесинской. Неужели он не чувствует, как смешон, рассыпаясь перед ней в комплиментах? А может, он действительно влюбился, как об этом трубят местные сплетники? Влюбился в самую экстравагантную польку.
— Чует мое сердце, что в связи с небывалым подъемом польского патриотизма состоится очередной банкет, — не удержался Чарнацкий.
— С банкетом подождем, пока не выдадим тысяч пять, а то и все десять тысяч удостоверений.
Адвокат окинул взглядом зал ресторана «Модерн». Было занято всего несколько столиков. Сидели только офицеры.
— Признаюсь, если бы мне кто-нибудь еще год назад сказал, что я доживу до таких времен, когда увижу, и не где-нибудь, а в Иркутске, подобное зрелище, я счел бы его безумцем. Фуражки со шнурком на околыше и герб — польский орел.
Адвокат был из числа страстных сторонников того, чтобы польская рота была обмундирована по образцу знаменитого Первого польского корпуса легионеров, созданного Временным правительством в Белоруссии. Синие фуражки с малиновыми околышами, серебряные погоны у офицеров и малиновые — у рядовых. Наряженная в новенькие, с иголочки, мундиры, польская рота в невыгодном свете смотрелась бы среди других частей иркутского гарнизона. Так считал Чарнацкий. В столь сложные времена ничего хорошего из этого не могло получиться.