— Ян, а ты уже имеешь удостоверение?
— Зачем оно мне? У меня никогда не было сомнений относительно того, кто я. В отличие от тех, кого сейчас с таким рвением полонизирует ваш Комитет.
— Не понимаю, откуда эта ирония в отношении Комитета. Я думаю, ты помнишь, как те молодые злопыхатели упрекали нас во время дискуссии по поводу «Свадьбы» Выспянского, что мы польский характер подменяем провинциализмом? Неужели ты разделяешь их точку зрения?
«Во всяком случае, не председателю Тобешинскому, разбогатевшему на угле, подтверждать мою национальную принадлежность», — с трудом сдержался Чарнацкий. Беседы с Лесевским не прошли для него бесследно.
— Наши офицеры чересчур легкомысленны в выборе знакомства со здешними дамами, — заметила Ядвига, — я на их месте предпочла бы оставаться свободной птицей.
«Это заявление относится и к Антонию?» — хотелось спросить Чарнацкому, но он опять промолчал.
— Сегодня майор Брониславский попросил выдать удостоверение о принадлежности к польской нации Тамаре Лордкипанидзе, на которой намерен жениться по возвращении в Польшу. Пани Лордкипанидзе в этом российском хаосе потеряла супруга, а у майора есть или, кажется, была жена в Седльцах. Сплошные романтические истории.
— Мы — нация темпераментная. Но лично я этих союзов не одобряю. Армия должна возвращаться в страну с оружием, со знаменами, а не… — Адвокат хмыкнул, не закончив фразу.
Ужин, на который он пригласил пани Кшесинскую, был весьма скромный, давали о себе знать трудности с продовольствием. Однако для адвоката, постоянного посетителя ресторана «Модерн», нашлась бутылка французского шампанского.
— Мне не нравится, что в польских частях меньше демократии и равноправия по сравнению с русской армией. Офицеры сидят в ресторане, солдаты — в солдатских столовых, опять появились ординарцы…
— Я не предполагал, пани Ядвига, что в вас столько радикализма.
— Скорее, меня следует считать реалисткой с хорошо развитым чувством справедливости. И, признаюсь, наглое поведение офицеров раздражает меня.
— Я слышал, — вмешался наконец в разговор Чарнацкий, — что солдаты уже выказывают недовольство такими порядками. Требуют избрать Комитет при Польском воинском союзе. У них есть и свой кандидат — Рыдзак.
— Он же член СДКПиЛ![13]
Адвокат до сих пор не мог смириться с легальным положением СДКПиЛ и ее деятельностью.
— Признаться, меня волнует еще кое-что. — Адвокат поднял бокал, как бы загораживаясь от Ядвиги. — Думаю, завтра вам не стоит протоколировать заседание Суда чести.
— Почему? Такие захватывающие факты! Мне все интересно. Когда вы мне предлагали эту должность в Комитете, я не думала, что это будет так волнительно.
— Два капитана из австро-венгерской армии, которых мы уговорили вступить в Польский воинский союз в лагере для военнопленных, обвиняют капитана лагерной охраны в том, что он организовал… организовал публичный дом для военнопленных офицеров.
— Ох, какой вы старомодный, пан адвокат, даже покраснели! — Ядвига с улыбкой смотрела на своего работодателя. — Конечно, если вы считаете ненужным, чтобы я протоколировала, я не стану. Только я убедилась, что иногда бывает куда разумнее видеть жизнь такой, какая она есть. Расскажите хотя бы обстоятельства этого дела. Ведь капитан, видимо, благотворительности ради занимался этим.
— Он занимался ради желания заработать. Подогнал к ограде лагеря вагончик на колесах и держал там цыганку и двух буряток. Кажется, персонал в вагончике время от времени менялся. Капитан отводит обвинения в свой адрес. Утверждает, что с офицерами у него произошла ссора по поводу регламента. Вот они и мстят ему.
Адвокат поставил бокал. Ядвига, похоже, была шокирована историей и больше вопросов не задавала.
О военнопленных среди польской колонии в Иркутске ходило много разных слухов. Якобы они вели записи полученных оскорблений и отложенных поединков, которые должны состояться по выходе на свободу. И кажется, Кулинскому удалось втолковать своим вспыльчивым землякам, что сейчас не до поединков и что их лучше отложить до возвращения на родину.