— Я согласен с вами, что власть опять покажет свою силу, определенно. — Чарнацкий встал и подошел к стоящему в углу столику с самоваром — налить стакан чаю. — Только я в отличие от вас немного знаю большевиков. У меня была возможность поближе познакомиться с ними. Они смотрят далеко вперед и хорошо понимают жизнь. Вот они-то и возьмут власть в свои руки в России.
Так получилось, что он впервые в этом доме вспомнил о своих разговорах с Катей, Юрьевым и Лесевским.
Долгих с упреком посмотрел на своего жильца.
— Не то говоришь, братец, не то.
На столе лежали в беспорядке документы — все так, как оставил. И какая-то книга, ее не было, когда после обеда он уходил в город. Ян с интересом взял книгу. Томик стихов Блока. Открыл в том месте, где лежала закладка. Прочитал подчеркнутое четверостишье:
Он знал, что в его комнату иногда заходила Таня — вытирала пыль. Но Блок и это стихотворение?.. Значит, Ольга… Черные брови — это у нее, только разве они тонкие?.. А все остальное? Он решил, что не будет спрашивать, как попали стихи в его комнату, не покажет заинтересованности. Взяв ручку, приготовился переписывать очередной документ. А так ли развивалось восстание политкаторжан, если бы началось, как это предполагалось, в самом Иркутске, 3 мая 1866 года?
«Вы будете меня судить, — писал он, — перед всей Россией, на глазах всей Европы. Мы понимали, что останемся здесь навеки, и все-таки сделали попытку вырваться из неволи».
Ян задумался над смыслом фразы. И еще раз написал ее по-польски на отдельном листке крупными буквами.
В этот момент он услышал крадущиеся шаги по лестнице. Почти беззвучно приоткрылась дверь, в комнату заглянула Ольга.
— Обыск, Ян Станиславович. Спрашивают, есть ли в доме молодые мужчины. Через чердак вы можете выбраться на крышу. Таня не раз так убегала, когда ее запирали.
В глазах Ольги страх и мольба. Но почему он должен скрываться?
— Вам надо бежать. Они сейчас сюда войдут.
— Моя совесть чиста, мне нечего бояться.
А сказав, подумал, как это глупо и наивно. Кого интересует сейчас, что у него чистая совесть? Сколько было случаев самосуда, грабежей, в дома врываются и анархисты, и мародеры. Правда, волна обысков пока не докатилась до Знаменской, чаще проверяли богатые особняки. Центросибирь[14] уверенной рукой наводила в городе порядок.
Ольга с беспокойством посмотрела на бумаги, разложенные на столе, и вышла из комнаты. До него долетели мужские голоса. Долгих вместе с патрульными поднимался по лестнице, скрипели ступеньки, кто-то в полумраке стукнулся головой о притолоку и выругался по-польски. Соотечественник?
— Бывший политический ссыльный, Ян Станиславович Чарнацкий, — произнес хозяин строгим, официальным тоном. — Живет полгода, знаю его более пяти лет. Я предложил господам, то есть товарищам, подождать вас внизу, но они решили подняться сюда, наверх.
Долгих был спокоен, будто обыски у него в доме происходили ежедневно. Чарнацкий даже удивился такому его самообладанию.
— Буржуи?
Чарнацкий не понял, вопрос это или утверждение и к кому относится — к нему или хозяину. Холодные голубые глаза красногвардейца смотрели враждебно. Снизу донесся кашель и хриплый голос крикнул:
— Командир идет.
Кончился 1917 год. Начинался следующий, одни встречали его с надеждой, другие — со страхом и отчаянием. Мороз опять одолел Иркутск. Воздух словно потрескивал от холода. Даже Ангару кое-где сковал лед.
Вместе с приходом сибирской зимы осложнилась обстановка в польской колонии. Произошло это по многим причинам, казалось бы совершенно не связанным одна с другой.
В ноябре 1917 года в залив Золотой Рог вошел американский крейсер «Бруклин». Без приглашения. Офицеры и матросы с любопытством разглядывали раскинувшийся на холмах Владивосток. Кое-кто из офицеров «Бруклина» принимал участие в американо-испанской войне, захвате Филиппин. Значит, совсем как в Манилу, не обращая внимания на хозяина, можно войти и в знаменитый русский порт?