— Немного, говоришь? Ну а сколько на самом-то деле, если посчитать?
Ответить Ян не успел. Из-за угла вывернула губернаторская упряжка. Барон Тизенхаузен любил лошадей и знал в них толк. Зимой в сани впрягали тройку белых коней.
Чарнацкому и Петровскому пришлось посторониться, пропустить сани губернатора.
— Куда это он так спешит, негодяй? Даже казаков своих потерял. — Петровский спокойно стряхнул с тулупа снег, брызнувший из-под копыт. — Хороша тройка.
Через минуту мимо промчался эскорт Тизенхаузена.
— О, это вы! — Катя посмотрела на Чарнацкого как-то растерянно. — Вам дать что-нибудь почитать?
— Почитать?
— Ах да, простите. Я жду Михаила Абрамовича. Есть новости. Ну наконец-то!
Чарнацкий никогда не видел Юрьева таким возбужденным. Тот вбежал в читальный зал, галстук на боку. В руке он держал телеграмму и размахивал ею.
— Товарищ Бубякин тоже получил телеграмму. Слушайте: «Мама уехала навсегда». «Мама уехала навсегда» означает: «Революция! Самодержавие свергнуто!» Необходимо немедленно это сообщить всем нашим товарищам, всем жителям города.
— Прежде чем действовать, следует получить подтверждение еще из какого-нибудь достоверного источника, — предложила Катя.
— По дороге сюда я встретил Григория Ивановича. Он спешил на почту за телеграммой от жены. Мимо нас промчались сани губернатора, похоже, Тизенхаузен куда-то тоже очень спешил.
Юрьев посмотрел на Чарнацкого так, будто только сейчас его заметил.
— Да-да, конечно! Григорий Иванович! Без него мы не станем начинать.
«Может, мне лучше уйти? — подумал Чарнацкий. — Я ведь не состою в их организации. Неужели это правда, что сказал Юрьев? Значит, царское самодержавие свергнуто? Жаль, что Антония нет в Якутске».
— Теперь перед нами стоят уже не теоретические, а практические проблемы. — Юрьев обращался к жене, как бы продолжая их давний разговор. — Здесь, на краю света, без информации, изолированные — без рабочего класса, мы, горстка революционеров, не можем себе позволить допустить хоть малейшую ошибку. Проблема — кто возьмет власть сейчас, в первый момент…
Стук в дверь прервал его рассуждения. Вошел Петровский, а с ним еще двое, Чарнацкий их не знал. Петровский сбросил тулуп и остался в длинной, до колен, рубахе, подпоясанной узеньким ремешком.
— Поздравляю вас всех, товарищи. Вижу по вашим лицам, что уже все знаете…
Чарнацкий попрощался, его никто не задерживал. Выходя из библиотеки, он впервые позавидовал людям, которые в такую минуту могут быть вместе, вместе радуются и, что самое главное, строят планы на будущее.
— Перед собравшейся общественностью Якутска твердо заявляю… — Барон Тизенхаузен грозно смотрел в зал, и казалось, вот-вот сурово крикнет «Разойдись!». Возле губернатора стояли толстый полицмейстер Рябов, с рукой на эфесе сабли, и начальник гарнизона, подполковник Верный. — …твердо заявляю, и с полной ответственностью, как русский патриот.
За столом президиума сидел весь Революционный комитет: Петровский, Юрьев, Катя, несколько меньшевиков и эсеров, наиболее известный из эсеров — Соколов.
Юрьев то и дело поправлял пенсне и что-то записывал. Петровский безо всякого интереса рассматривал Тизенхаузена.
— В первую очередь мы русские, а уж потом государственные служащие, солдаты, стражи общественного порядка…
Рябов снял руку с сабли и вздохнул.
— И как русский патриот заявляю…
В зале царила тишина. Многие из собравшихся впервые в жизни слушали губернатора, человека, олицетворявшего силу и могущество самодержавия.
— …наступил самый счастливый день в моей жизни!
— C’est un homme malhonnête![2]
Около Чарнацкого стояла мадемуазель Кузэн.
«У них-то революция свершилась более ста лет тому назад, — подумал Чарнацкий. — Ну почему, почему до сих пор из своего Намцы не приехал Антоний?»
— …я снимаю с себя все полномочия и всю полноту власти передаю тем, кого вы облечете доверием…
Кажется, губернатор закончил свое выступление. Никто не засмеялся, не было аплодисментов. Тизенхаузен с минуту стоял в нерешительности, наконец чуть наклонил голову в сторону Петровского. В своем выступлении он не забыл отметить, что тот восстанавливается в правах депутата IV Государственной думы.
С чем же можно все это сравнить? Чарнацкий осмысливал происходившее в Якутске. В голову лезли какие-то банальные сравнения. Похоже, будто тронулся лед на Лене. Или началась дружная весна в тундре. Казалось, в городе стало куда больше жителей, повсюду собирались ликующие толпы. Даже спектакль «Враг народа» закончился манифестацией. Сегодня, идя на митинг, он невольно обратил внимание, что на стенах домов и заборах кое-где еще висят приказы за подписью иркутского генерал-губернатора фон Тильца, запрещающие устраивать собрания и манифестации, в случае нарушения запрета могущие повлечь «нежелательные последствия». Это была единственная мера предупреждения, на которую решались власти.