— Как! — воскликнул Ник. — То есть, вы хотите сказать, что Геккерн был католиком?
— Да, — ответила твердо Елизавета Алексеевна, — и не только просто католиком, а иезуитом, как и Дантес. Вот и думайте теперь, какие тут могут быть хитросплетения. Вон Лили читает Эжена Сю, тут ничего нельзя принимать на веру, все может быть чрезвычайно запутанно. Я скажу вам еще что-то, весьма странное, не знаю уж, как вы это осмыслите. Своего первого ребенка Дантес назвал несколькими именами, последним из которых был имя Маврикий, или Морис по-французски. Эта раз. И второе, будучи мэром Сульца, Дантес поставил на площади перед церковью памятник святому Маврикию. Очень интересный памятник. Это римский воин, стоящий с весьма гордым видом. Кстати, похожий на самого Дантеса в молодости. Можно подумать, что Дантес поставил памятник самому себе.
— Т-а-а-к, — сказал после небольшой паузы Ник, откинувшись на спинку стула. Аполлинарий и Лили молчали — это был шок. Слишком свежи еще были в памяти события, связанные с копьем царя Соломона или же сотника Лонгина, и святого Маврикия. Тогда сыщики были на волосок от смерти. — Неужели эти дела связаны между собой? Как же все это понимать? Это что, звенья одной запутанной сети? Это что — большой заговор иезуитов?
— Но ведь Воронцова не была католичкой? — спросил окончательно сбитый с толку Аполлинарий.
— Конечно, нет, но вот Каролина Собаньска, предмет пылкой страсти Пушкина, а также Адама Мицкевича, была. Вы знаете ее биографию? Это была авантюристка высокого полета! Это та особа, в альбом которой было написано стихотворение «На холмах Грузии». Какое-то время в Одессе Пушкин, еще совсем молодой, изнывал от страсти к этой польке и готов был творить глупости. Но потом воспылал страстью к Елизавете Ксаверьевне, и это уже были более глубокие отношения. Вот почему страница из альбома Собаньской оказалась зашитой в сюртук маркиза Паулуччи — загадка.
— Значит, так, — начал Ник, внимательно слушавший Елизавету Ксаверьевну, — что мы пока можно извлечь из всей этой истории. Вкратце картина складывается такая. В Тифлис приезжает зачем-то маркиз Паулуччи, он должен с кем-то встретиться. Для этой цели у него перстень, по всей вероятности, принадлежавший Пушкину. И некоторые бумаги. Две лежат отдельно, свернутые в трубочку и перевязанные ленточкой так, как будто их собирались кому-то передать. Одна из бумаг зашита в сюртук — все это стихотворения, два из которых известны и принадлежат перу Пушкина. Третье — может Пушкина, а может и нет. Знал ли Паулуччи, что под камнем перстня записка, написанная Пушкиным? Может быть знал, а может и нет. В чьих интересах он действовал и что искал в Тифлисе? Вот у нас есть бастард, весьма знаменитый, которого императрица прочила на трон — граф Бобринский. И возник как будто еще один бастард — Жорж Дантес. Он что, тоже был охотником за русским троном? Или за какими-то бумагами, которые могли привести какого-то другого на трон? Угодного каким-то силам? И где тогда в Тифлисе находятся эти бумаги? В какой связи тогда все это с янтарными четками и что пытался искать некто во дворце наместника? И если стихотворение, в котором упоминается пещера, это какой-то знак — то нужно искать пещеру, а не дворец наместника. Или кто-то запутывает следы. Мне кажется, что надо искать в нескольких направлениях. Во-первых, кто мог быть потомком «княжны Элички» в Институте благородных девиц, которой либо уже нет, либо она должна быть дамой весьма преклонных лет. Ведь Пушкин был в Тифлисе в 1829 году. Возможно, ей сейчас около 90 лет. Теперь дальше, несомненно, что-то искали во дворце наместника. Но что? И в третьих — пещера! Если сон Лили был провидческим, то это очень важные документы!
Глава 11
Аполлинарий отправился в Институт благородных девиц, совершенно не представляя, с какой стороны подойти к выяснению вопроса о том, есть ли в ее стенах барышня, потомок мифической «княжны Элички». Он поднимался с Головинского проспекта мимо дворца наместника и огромного, недавно выстроеного на Гунибской площади, храма во имя Александра Невского. Храм ему не очень нравился — такая махина как-то не вписывалась в Головинский проспект и подавляла изящное строение дворца наместника и древнюю Квашветскую церковь. Во время строительства храма было много происшествий, одно — трагическое, гибель любимого всеми в Тифлисе архитектора Джованни Скудиери, упавшего с лесов и разбившегося насмерть. Тифлис оплакивал этого итальянца, появившегося здесь после приезда Воронцова из Одессы вместе с другими архитекторами, инженерами, художниками, писателями — в общем, со многими из окружения графа. Скудиери построил театр на Эриванской площади и красивый мост, соединивший город и Мадатовский остров.