Тренер напрасно тревожился. Ребята знали свое дело. Родичев раскладывал лекарства, склянки, поглядывая на меня, словно примериваясь. Потом старательно прикрыл портьерами щели в широких окнах. Борис сторожил у дверей. Дмитрий молча скручивал эластичные бинты.
— К черту всех! — сказал Родичев на очередной стук. — Держись, Боря!
— На два слова, — взмолился голос за дверью.
— Бурылин, — узнал я. — Из газеты. Пусти.
Борис неохотно отпер дверь.
Бурылин поздоровался, будто мы оставались самыми близкими друзьями.
Тренер насупился.
— После соревнований, — сказал я, — отвечу на любые вопросы... Что? Нет, Алексей Николаевич, я не помышляю ни о каких рекордах. Обычная черновая работа. Надо заново приучать себя к помосту.
Бурылин кивнул и вышел. За дверью его дожидались несколько репортеров.
— Где ты был эти три года? — презрительно заметил в дверь Родичев. Приказал: — Борис, никого не пускать! Обойдемся без этих «друзей».
Я начал переодеваться. Какая-то странная тяжесть наваливалась на меня. Я погружался в дремоту. Действовал, разговаривал, а все доходило, как сквозь толстую ватную преграду. Я непрерывно зевал. И уже сомневался в своей силе, думая: «На кой черт гожусь?! Развалина, а не атлет».
На весах я неожиданно потянул сто двадцать девять. Тренер повеселел: «Молодец, мало «горел». — И, похлопывая по плечу, увел меня в раздевалку, заглядывая мне в глаза и спрашивая: — Ты что? Да не волнуйся! Чепуха все это. Обычные соревнования».
Я все позабыл за три года. Нарочно вышибал всякую память о спорте, чтобы не травить сердце, когда стали исчезать из таблицы мои рекорды и в прессе меня не упоминали, будто никогда не выступал. И я добился своего. Все, что делалось потом в спорте, мало трогало меня. И вот теперь я оказался совсем беззащитным под напором забытых чувств.
Я лежал на раскладушке и думал о своих друзьях. После ухода из спорта я долго был одинок. А потом незаметно появились Дмитрий, Борис, Родичев... Они помогли вырваться мне из сплетен, злобы, обид...
В дверь протиснулся массажист. Он тоже был новичком в нашей компании. Из старых массажистов никто не соглашался работать со мной. Я оставался прежним. Не изменился. Только не чемпион. И, оказывается, к этому нужно было мучительно привыкать.
— Пора в зал! — распорядился тренер.
Я уже не раз испытывал мертвящую усталость и равнодушие на пороге цели, но с подобной одеревенелостью столкнулся впервые. Я едва волочил ноги по помосту, разминаясь. Вяло воспринимал указания тренера. Штанга отрывала руки своей тяжестью. Я никогда не вдыхал столько нашатыря в надежде прояснить сознание.
В голове упрямо роилось несколько тоскливых мыслей: «Я давно не выступал — и все ждут сенсации. А я вовсе не «загадка». И сто девяносто весьма далеки от рекорда. Если нулевая оценка — опозорюсь. Освищут».
Опыт научил не верить отчаянию, хотя бы весь был отравлен им. И я бубнил себе: «Ты должен взять свое! То, к чему готов, — обязан. И если понадобится — и больше». И оставался тупым и холодным. И разминочные тяжести по-прежнему мяли меня.
Я клял простуду. В последние недели она смешала мои планы.
Аплодисменты моим товарищам заставляли меня ежиться и нюхать напатырь, переспрашивая: «Скоро мой подход?!»
Это был барьер. Незримый барьер. Я ощущал его в усталости, в щемлении сердца, в каждом шаге и слове. И я медленно переваливал через него. Понимал: в следующий раз будет легче, я просто отвык...
Я механически выполнял упражнения, пока не услышал по трансляции свое имя.
Массажист подсунул вату. Я задыхался колючим нашатырем, ища в нем спасение. Ребята помогали раздеваться.
Я знал: чем дольше готовишься, тем больше времени остается трусливым мыслям. Я шагал на арену, на ходу приглаживая волосы. Шагнул, как три года назад, как шесть лет назад, как впервые четырнадцать лет назад...
Стоило чуть-чуть усомниться — и я терял власть над штангой. Иногда в самый последний момент, но терял. И я отучил себя от раздумий на помосте. Я как бы замораживал мысли, сосредоточивая внимание на чисто механических действиях.
Гулом встретил зал мое появление. Я всегда побаивался этого преждевременного восторга.
Я прошел к ящику с магнезией. Зал не унимался. Меня давно не видели и теперь обсуждали все перемены во мне: мышцы рук, ног...
Я не раз спешил, поэтому срывался и сейчас особенно тщательно натер ладони магнезией, давая публике время угомониться. Долго сушил пот на груди магнезией, чтобы гриф плотно пристал к ней и позволил расслабить руки. Тогда срыв получался высокий и могучий.