«Танненбаумбир» нисколько не изменился за неделю. Да и в принципе, за последние триста лет он не сильно менялся. Все те же сводчатые потолки из грубого камня, черные, закопченные дымом из трубок тысяч посетителей, все те же огромные столы, из темного вечного дуба, те же огромные пивные кружки в руках шустрых подавальщиц… Даже подавальщицы, казалось, не менялись с течением времени, все такие же шустрые румяные девахи, с крепкими ягодицами и крепкими подзатыльниками для тех, кто хотел убедиться в первом.
Разве что сегодня в пивной чуть тише чем обычно. Не слышны развеселые песни о королях и королевах, не гремят споры о том, кто же на самом деле управляет королевством, а также о том, от кого же королева Амалия родила двух сыновей и дочку. Разве что изредка неожиданно громко провозглашается здравица его величеству Леопольду Седьмому, да живет он сто лет.
В столице Шнееланда все слышали о страшной тайной полиции, которая наводнила страну шпионами и наушниками. Каждый может назвать фамилии людей, пропавших после того, как опрометчиво упомянули о любовниках королевы, или, тем паче, о любовниках короля. Не смолкают разговоры о том, что столица парализована страхом перед ночным стуком в дверь — карой за неосторожные слова. Но, что самое страшное — никто не знает, кто же служит в тайной полиции. Ходили упорные слухи, что на самом деле таинственный Немо, всемогущий глава тайной полиции — это чернокожий старший сотник, жуткий, уже из-за своей нездешности, рассылающий для ареста неосторожных своих черных офицеров.
Таких, как те, что сидели за одним из столов.
Ребята не обращали внимания на атмосферу напряженности и неловкости в пивной. Особенно после третьей кружки. Рассказывал анекдоты и пытался ущипнуть увертливых подавальщиц Цайт, вспыхивал и тут же успокаивался Вольф, которому казалось, что смеются над ним, вставлял пару слов Ксавье, молча хрустел претцелями Йохан. Острой приправой, придающей особый вкус пиву, было ощущение того, что они нарушают запрет.
Цайт резко повернулся, собираясь ухватить за попку проходившую мимо девушку. В этот раз получилось бы, если б его руку не перехватил Ксавье.
— Ты чего?
— Цайт, это не подавальщица.
Девушка действительно не походила на девах: тихая, скромно опустившая глаза, в серой накидке. Она молча прошла к стойке.
— Ух ты… — проводил девушку взглядом Цайт, — Что если это — дворянка, скрывающаяся от строгих родителей? Или сбежавшая от постылого мужа принцесса?
— Или дочка хозяина, — скептически заметил Ксавье.
— Это еще почему? — вспыхнул Вольф, который, видимо, тоже успел предположить нечто подобное, только не озвучил свои мысли.
— Ну, например, потому, что она зовет его папой, а также целует в щеку, — хмыкнул Ксавье, откидывая прядь черных волос со лба. Кто вообще придумал эту дворянскую моду с длинными волосами? Вон Вольф носит короткую стрижку и не мучается…
Девушка в самом деле чмокнула старика-хозяина, помахала рукой громиле, который лениво дремал на стуле, присматривая за порядком и скрылась в двери, которая вела во внутренние помещения. Да, на самом деле дочка…
— Может, это молодая жена, — не унимался Цайт, — которой скучно в холодной постели с холодным мужем… Йохан, ты куда?
— Я вдруг вспомнил об одном деле, — Йохан целеустремленно выбирался из-за стола, — Мне срочно нужно… попасть… в одно место.
— Это туда, — Цайт указал в сторону низкой неприметной двери.
— Мне не это нужно, — обычно флегматичный Йохан почему-то торопился, — Я потом расскажу. Встретимся утром. Я сам приду, меня не ждите…
Он схватил кепи со стола, сдернул плащ с вешалки и выскочил из пивной на улицу.
— Куда это он? — посмотрели друг на друга Вольф и Цайт. Потом перевели взгляд на Ксавье.
— А я что, — развел руками тот — гадалка? Утром придет — расскажет.
— А если не придет?
— Тогда его прибьем сначала мы, потом Зепп, а потом — старший сотник.
Парни дружно вскочили с места.
— Эй, эй, а деньги? — бросился к ним хозяин.
Пока они расплачивались, пока выбежали на улицу…
Йохан исчез.
— Может, вон в том переулке?
Переулок, не переулок — узкая щель между домами. Ксавье стиснул рукоять трости, с которой не расставался никогда.
— Идем, посмотрим.
Они втроем шагнули в темноту.
— Ищете кого, ребя?
Прислонившись плечами к стене, в переулке стоял человек. Высокий, широкоплечий, лица в темноте не видно.
— Может и ищем.
— Уж не меня ли, невзначай? — блеснула улыбка.
— Мы ищем своего товарища, — Ксавье прижал попытавшегося вырваться вперед Вольфа, — Невысокий, крепкий, светлые волосы, в форме Черной сотни. Видел такого?
— Как не видать, видал. Ваши товарищи частенько по городу бродят, видал я и такого…
— Сейчас ты такого человека видел?
— Неа, сейчас не видал. Видать, куда-то еще ваш приятель укатился.
— А ты не врешь? — вылез-таки Вольф.
— А чего мне врать?
Незнакомец шагнул вперед, не переставая улыбаться. Светлые взъерошенные волосы, чуть припорошенные снегом, лохматые бакенбарды, круглое плоское лицо, перечеркнутое черной повязкой, единственный глаз горит яростной желтизной.
— Запомните, ребя, — прошипел он, — Северин Пильц никогда не врет. Коли сказал, что не видал, значитца — не видал. Ищите своего дружка где-то еще, а меня не колыхайте.
В пальцах незнакомца блеснул нож.
Ксавье выхватил шпагу.
— Ах, боюсь, — одноглазый наигранно прижал руки в груди, отступил назад в темноту и как будто растворился в ней.
Ребята бросились вперед, с одной шпагой на троих, но переулок, заканчивающийся высокой глухой стеной, был пуст, как барабан.
— Какая интересная комбинация.
Канцлер вздрогнул. Задумавшись, он не заметил появления в Шахматной комнате еще одного человека. Хотя королевского шута обычно замечали сразу.
Сегодня Ник Фасбиндер был одет в простойный черный костюм, с черным цилиндром. Вот только размеры цилиндра позволяли предположить, что шут снял его с какого-то великана-щеголя. Создавалось впечатление, что на голове Ника — огромное черное ведро.
— Я смотрю, — указал он на лежавшую на боку фигурку короля, — черные выиграли.
— Да нет, — канцлер сгреб фигурки с доски, — это я размышлял. О разном.
— Ах это вы размышляли… А я как раз было начал прикидывать, как можно выиграть при таком построении фигур.
Несмотря на вечное паясничанье и кривляние, шут отлично играл в шахматы, на почве чего сдружился с кардиналом.
«Да, вот этой фигуры в моем раскладе нет…».
В одном канцлер был на сто процентов прав: жизнь — не шахматы.
Мэр Бранда Ханс айн Грайфогель тоже не спал. Он вообще спал мало, не считая необходимым тратить драгоценное время на то, чтобы лежать без движения с закрытыми глазами, ни о чем не думая. Мэр столицы думал постоянно. Сейчас — о грядущей войне.
Лучшая война, по мнению айн Грайфогеля — та, которая не начиналась. По глубокому убеждению мэра, в любой войне один из участников — всегда дурак. Либо тот, кто напал, либо тот, кто позволил на себя напасть.
Сейчас мэр — хотя он был всего лишь мэром столицы — думал за всю страну. Ибо проигрыш в войне начинается тогда, когда люди начинают делить свои обязанности на «отсюда» и «досюда».
Айн Грайфогель побарабанил кончиками пальцев сложенных перед лицом рук. Три империи он видел в виде трех собак, собирающихся наброситься на беззащитный — будем честными — Шнееланд. Пусть есть два года, за которые можно подготовиться, но не нужно полагать противника идиотом. Начнешь подготавливаться ты — начнет подготавливаться и он.
Нужно или хранить свою подготовку в глубокой тайне или отвлечь врага на что-то другое. Что-то более заманчивое…
Нужно бросить трем псам большой кусок мяса.
Мэр не улыбнулся — он делал это только в случае необходимости — но движение нервных импульсов его лицевых мышц можно было бы признать за улыбку.