Гиран закрыл глаза и прикрыл уши руками, отвернувшись, скрючившись клубком, прижав колени к груди и застонал, подобно ребёнку, которого обидели взрослые.
Риккон, увидев, что его коллегу настиг ужас, начал норовить сбежать из камеры, не осмеливаясь повернуть взгляд, но страх был настолько велик, что скручивалсудорогами его ноги, заставляя ощущать холод, иглами вонзавшийся в плоть.
Он хотел спасти их; как-то остановить весь хаос, но вскоре угомонился — незнакомец воздействовал на него, успокоив, заставив не обращать внимания на умирающих. Теперь Виллен, приблизившись к стене и отдалившись от происходящего, лишь сосредоточился на себе и своём прошлом.
— В этом никогда не было смысла… Эти… убийства… Пропажи целых семей, — Виллен говорил это с сожалением, будто бы пребывал один, оправдываясь перед собой. — Падающие небесные тела, что искромсали благодатную почву. И знаки… Их было много. Но я не мог довершить мозаику, начало которой положил в то время, когда Аннет и Луиза были ещё живы. — Он снова прислонил ткань к лицу, что когда-то впитывало в себя солёные слёзы. — Мозаика… По правде, я начал строить её ещё в детстве, но мне никто не помогал.
Вопль, издаваемый Гираном, пронёсся по туннелям, разгоняя всю живность, что обитала под поверхностью. Истошный человеческий крик, выходящий из окровавленного рта, представлял собой нечто страшное, не предназначенное для людского и животного слуха. От ощущаемой боли он начал сдавливать челюсть с такой силой, что ломал зубы.
— Порой я вспоминал вещи, которые никак не могли произойти со мной в детстве. Моё прошлое меняли, влезали в сознание и перекручивали там всё, забавляясь последствиями.
Риккон давно уже закрыл лицо и всхлипывал.
— Мне обидно, что я был один на этом пути. Я потерял всё. Дочь мертва… Но эта дождливая дорога ждала меня ещё тогда, когда я был мальчишкой.
Виллен поднялся и с опаской посмотрел на дальнюю стену, к которой зашагал незнакомец.
- Тьма была вначале, в ней мы блуждали, — раздался потусторонний металлический голос.
— Да, эта та строка. Но я не помню, что было дальше.
- Оставь это. Засыпай, любящий муж и заботливый отец, ты будешь созерцать их со дна Изумрудного Моря.
— Мне нужно вспомнить.
— …От распутного невежества до благого смирения,
— Вторая строка. Это было словно вчера… Стояла тёплая весна. И много счастливых лиц окружало меня.
— Горесть и печаль друг с другом разделяли.
— Третья, произнесённая им. Он нёс огонь в сердца людей. Белый Огонь. Я помню.
— Чтоб потом принять Белое Омовение.
— Последняя строка. Мне нужно было с ним заговорить. У него были ответы. Я чувствовал, что меня тянуло к нему, но я принял этот знак за обычное дуновение полуденного ветра.
— Он не помог бы тебе, никто бы не помог. Твоих товарищей только что настигла мучительная смерть, и всё из-за тебя. Почему ты тянешь время?
— Сгинь, просто сгинь.
— Пока не отдашь то, что принадлежит мне, не оставлю тебя.
— Я ничего тебе не должен.
— Уже вижу тебя в зелёных водах, мальчик.
Виллен в свои тридцать один год боролся с двумя невзгодами, терзавшими его уже долгое время. Банда изуверов, похищающая жителей Шатиньона, и существо, исполняющее желания, способное пытать разум, встречали его каждое новое лето. И это существо сейчас перед ним.
Болезненный звук, казалось, исходил из каждой щели, каждого уголка этого проклятого места. Кровь стекала у него из глаз и носа, пачкая тело. Но боли он не чувствовал. С улыбкой на устах ему захотелось прилечь на скрещённые руки и уснуть, да так быстро, да с такой лёгкой беззаботностью, с каким новорожденное дитя засыпает в первый день своего появления на свет.
С тех пор, как появился незнакомец, на его сознание шло сильное воздействие, оно успокаивало и так и уговаривало отдаться объятиям сна; Виллен не мог контролировать волю, и только сейчас его тело начало слушаться, а разум прояснился. С трудом приоткрыв окровавленные глаза, он опёрся плечом о влажную стену. Темнота давила на него и всё ещё упрашивала перестать бороться.
Он воспротивился желанию.
Направился к выходу; Виллену хотелось на прекрасную поверхность с чистым небом; услышать мелодичный голос ветра среди березовой рощи. Это было его единственным желанием. Он надеялся, что Аннет и Луиза ждут его среди берёз под яркой синевой; там, где прошли лучшие годы его жизни. Хотел оказаться дома и обо всём забыть, снова стараясь убедить себя, что это лишь страшный сон. Если и пора уходить, то это должно быть иное место, не то, до которого дотронулись окровавленные ладони, не то, где тьма была слишком долго.