Возникла пауза.
— Тарольский Мясник собственной персоной, Дантей из рода Агоров, страх и ужас всех марелеонцев. Закалённый вояка короля. Запомнился беспощадным командиром во время боевых действий с Марелеоном, пренебрегавшим правилами войны, впоследствии, лишён рыцарского титула.
У Дантея дрогнули глаза; он продолжал перебирать чётки, стараясь не обращать внимания на слова других.
— Шатиньон проиграл ту войну, и Тарольский Мясник был сражён в решающей битве самим Гастоном Барклаем, всадившим в его грудь… Сколько, шесть стрел? — Дантей промолчал. — В общем, каким-то чудом наш здоровяк тогда выжил и сразу после войны пропал. И теперь я вижу его здесь; значит, променял всё на паршивое шмотьё и отыскал утешение под юбкой некой Аделаиды. Во что ты превратился… Даже у последнего кмета рубаха посолиднее выглядит. Печальное зрелище. Мне тебя жалко
— Я слышал о Барклае. Говорят, он многих именитых воинов сразил, и вы, как я понимаю, избежали его гнева? — спросил маг.
Мы с ним не сталкивались, потому что я не был на той войне. Я вообще в войнах не участвую.
— Что?! Вы не сражаетесь вместе с сюзереном?!
— В войнах я не участвую, — повторил Амор. — Только если враг сам явится с мечом на мои земли, тогда — да.
— Удивительно.
На самом деле ничего такого: королевское уважение и народная любовь позволяла Амору многое.
Рыцарь обратился к слугам, помогавшим Балиону с готовкой, но те, возможно неготовые к такому вниманию от известного шатиньонца, скромно молчали. Решили ответить угрюмым безмолвием и всадники, устроившиеся чуть поодаль, все, кроме Кагула.
Крепкий воин, невысокий, подошедший к костру и оглядевший всех, словно старых знакомых. Только сейчас Дэйн увидел его разноцветные глаза.
— Что расскажешь о себе? Откуда такое необычное имя?
— Моя мать была арделлкой, отец — шатиньонцем. Она хотела назвать меня Кайдом, он — Гуллидом. В итоге имена совместили.
— Лучше бы сошлись на Кайде.
— Может быть, сир Амор, может быть.
— Сближение разных народов нечасто можно увидеть, и как это чувствуется?
— Необычно. Во мне произросли два мира: один, — воин указал на левый багровый глаз, — несет огонь Предка, другой, — Кагул дотронулся до синего, — вмещает могущество Яртея. И ведут они битву меж собой, конца которой не будет. Хотелось бы, конечно, примирения, ведь мать с отцом как-то отыскали его, но пока оно далековато от меня. — Воин наклонился и, сорвав травинку, положил ее в рот.
— Знатно глаголешь, сына, — заметил лесничий. — Ты ж, это, два побоища на турнирах выиграл в Лирвалле! Сам видел, как ты дубасил палкой зазнавшихся юнцов в финале! И сей меч тебе за победу дали!
— Ну, когда-то было, да, — скромно ответил Кагул.
— О-о, так у нас тут серьезный человек, — сказал Амор и уселся рядом с огнем. — Благодарю всех за сказанные слова, поверьте, они сблизили нас. Теперь мы друзья навеки.
— Ага, конечно, — буркнул Балион.
— А что, оруженосцы уже не люди? — спросил Дэйн, глядя на Миллара, находившегося рядом с Амором.
— Оруженосцы — не люди, — сказал рыцарь.
Капеллан одарил Амора продолжительным «безмятежным» взглядом.
— Для большинства других господ. А для меня — он друг, который только взошёл на тропу приключений, и ещё успеет рассказать он о себе.
Глава 20 (Лейдал)
Прошел пир, а за ним отбыли и множество гостей. Солнце уходило в закат, исчезая за горизонтом, словно канувшие детские мечты.
Усталость ещё долго держала в своих объятиях Лейдала; он сидел в кресле и пил вино уже продолжительное время. Давно должен был быть дома вместе с женой и ребёнком, но терзание, незаметно закравшееся в сердце, не отпускало. Оно когтями ухватилось за черево и требовало действий.
Допив очередной бокал, Лейдал отправился на пятый этаж, по которому после пропажи Бетани никто старался не ходить. Коридор пустой, слуг и караула не было. Он направился к двери комнаты дочери герцога и, схватив светильник, переступил через порог.
В полутьме прошелся вдоль стен, освещая их пламенем, выискивая нужный образ среди картин. Но этого образа нет. Лейдал присел на кроватку Бетани и задумался. Капеллан не выходил из мыслей, он видел Дэйна, тут. Когда-то. «Кажется, на картине», — подумал Лейдал и еще раз бросил взгляд на стены, а затем, поставив источник света на тумбочку, открыл шкаф. Наугад перебирая вещи, он наткнулся на бумажные свертки, которые тут же начал вытаскивать и рассматривать. Ее рисунки, сотворенные рукою если не хорошего живописца, то одаренного ученика. Сначала шли пейзажи, Лейдал узнал в них сады во дворце, пшеничные поля, что тихо произрастают вдоль Луцены, был незнакомый красный дом посреди поляны, а также и другие места, которые он никогда не видел. Затем пошли наброски людей, их лица. Бетани очень любила рисовать портреты, которые время от времени красовались на стенах, но через какое-то время она их снимала и убирала, возможно, потому что считала их не идеально нарисованными. Помнил, как она подошла и попросила оценить изображение ее матери, но он не вглядывался в ее работы, а стоило. «Кейла, Вилдэр, Кеннет и Эерик, Энит, — проговаривал в мыслях он, просматривая рисунки без подписей, — Гвенет, Анна, Илин… Я, — приятно удивился Лейдал, всматриваясь в рисунок. Он сделал глоток вина, и уголки рта зашевелились, перейдя в лёгкую улыбку. Глаза Лейдала блеснули при свете от свечи, довольствуясь увиденным. Бетани изобразила его тут совсем молодым. Сделав ещё один глоток, он неохотно отложил свой портрет и продолжил просматривать другие. — Марий, Карвер, Адриан, Балион, Ойген… Дэйн?»