Но Дэйну всё это было неважно: пускай хоть чудовищем представала бы она. Желал лишь он, чтоб какой-нибудь священник «очистил» его, и не имеет значения, кем приор вдохновляется.
Эрол положил на стол три миски, наполненные ячменной похлёбкой; ткань была развернута, и на ней лежали ломтики хлеба; рядом были, выращенные в огороде: лук, морковь, свёкла. Малькольм сел к ним за стол.
— Стало быть, в Лирвалл путь держите?
— Угу, — буркнул Дэйн, жуя хлеб и пробуя похлебку.
— Будьте осторожны там, мил человек. Вы же слышали о пропаже дочки его светлости? Крестьяне говорят, что в город и не попасть, и не поторговать. Появилось много стражников и их произвола. А ещё… — И тут приор сделал паузу. Только сейчас, вблизи обратил внимание на глаза гостя, которые, как показалось Дэйну, посеяли сомнение, неясное смятение в сердце приора. Они были бледные, больные, радужки бесцветные, когда-то имевшие окрас. Дэйн на них насмотрелся в отражении. — Так вы тот, о ком столько говорили? — изумлённо спросил Эрол. — «Чудо Амальских Чертогов?» Вы прыгнули в Белый Огонь и выжили?.. Прошли Белое Омовение?!
«Да-да, я… Как ты догадался?» — хотел съязвить Дэйн, но не стал.
Дэйн скорчил кислую мину и отвёл взгляд к окошку.
Сержанты просто так не становятся видными духовными деятелями ордена, только великие поступки способны поднимать их над другими, и Белое Омовение — одно из таких. За Дэйном скрывались тайны, огромные и порой неприступные для разума; для последователя когда-то жившей девушки они явно не предназначались. Доводилось людям слышать страшные вещи о прошедшем очищение в Чертогах Амало, поговаривали, он уже не человек, так как в его жилах течёт инородное нечто, а глаза пропитаны отголосками прошлых веков.
— Ясновидец, — гордо произнёс приор, — кой будет помогать искать пропавшее дитя. Не думал, что когда-нибудь повстречаю такого гостя.
— Этакий вы знающий.
— Но ваш поступок ведь был огромным риском! Огонь убивал всех, кто старался слиться с ним! Зачем вы прыгнули в него?
— Давайте сменим тему.
Сверчки уже начали трещать вечернюю серенаду, хорошо пристроившись на колосящейся траве. Плавный шелест деревьев успокаивал, а виновник-ветер захаживал в церквушку, сквозя лёгкими порывами от окна до двери, заставляя отплясывать зеленоватые занавески позади статуи.
— Часто ли к вам приходят для отпущения грехов? — спросил Дэйн, тем самым намекнув на своё второе желание.
— Не часто, — ответил приор, сделав грустное лицо. — Что же вас гложет?
— Сегодня я убил человека.
Малькольм выронил ложку в миску, и чуть было не поперхнулся. Эрол продолжал глядеть на гостя, не сводя глаз. И затем сказал прямо:
— Убийство — страшный грех. Почему вы его убили?
На меня напала группа людей — молодое отродье, что привыкло грабить путников. Я защищался. Они убежали, когда я сразил одного.
Приор немного помолчал и сказал:
— Ежели так, то, наверное, Мученица простит вас. Вы защищали свою жизнь, и иного исхода было бы трудно достичь.
— А почему «наверное?»
— Потому что для убийцы нет, и никогда не было спасения, — сказал Эрол, скорей всего повторив когда-то услышанные её слова. — Стало быть, хотите отпустить сей грех. Что ж, хорошо. Но это может затянуться.
— В каком плане?
— Зависит от того, есть ли у вас дети. Они у вас есть?
Дэйн слегка помедлил.
— Нет. Духовным лицам ордена запрещено иметь детей.
— Тогда обряд будет быстрым.
— А если бы были? Какая разница?
— Тогда отпущение греха за несколько часов не произойдет, ибо вы породили жизнь на этот свет, а, значит, несёте ещё большую ответственность за свои поступки. Совершая грех, вы накладываете его отпечаток и на плечи своих детей, которые, допустим, ни в чём неповинны, но они всё равно будут испытывать на себе прегрешения родителя. Самое лучшее в таких случаях — совместное покаяние и родителя и детей одновременно, но такое не всегда возможно.
— То есть, мне нужно будет каяться?
— Ну, как бы, да. Отпущение это подразумевает.
Дэйн выдержал паузу.
— Нет. Я не привык просить прощения. Мне не за что просить.
Приор сощурил глаза, скрестил руки и оценивающе глянул на Дэйна
— Тогда как будем выкручиваться, мил человек?
— Благословением.
— Хорошо. А вообще, Дэйн, я удивлён, что вы обратились ко мне с такой просьбой. — Приор слегка наклонился вперёд. — Белое Пламя не рассердится на вас?
— Не должно.
Они вышли во дворик, где послушник зажёг костёр, а приор расстелил белое полотно на глиняные плитки, принёс табуретку, куда положил бутыль с водой, чашу с люцерной, белый хлеб и козье молоко. Дэйн снял с себя чёрную накидку, затем кольчугу. Оставшись в белой рубахе, опустился на колени и поднял взор на тёмное небо, где дневная синева почти изжила себя, давая свободу звёздным мерцаниям.