- Я не могу даже облегчить боль! - едва вымолвили посеревшие губы. - Я умираю, малыш... Но это продлится ещё долго... как больно... - словно в бреду шептал он.
Слёзы чертили светлые дорожки на грязных и окровавленных лицах обоих. Подняв голову, Чёрный посмотрел на Белого, диким усилием воли уводя боль на задворки сознания.
- Послушай, Ал... Послушай, малыш! Я помню больше, чем ты... Но скоро не смогу... Ты потерял память... Я тоже... но помню... Мы должны найти бога! - отчётливо сказал умирающий сотник. - Мы должны были найти бога! Ведь мы пришли сюда за ним!
- Какого бога, Анжей?.. - ничего не понимая и размазывая по лицу слёзы, кровь и грязь, спросил Ален.
- Я не знаю... Но война не была нашей целью!.. - отчаянно ответил Чёрный Пламенный, и боль снова захлестнула его.
Ален подполз к сотнику, отчаянным усилием попытался заживить его раны. Ну хотя бы остановить эту боль!.. И упал, задохнувшись, когда на него обрушилось всё то, что чувствовал старший брат.
- Помоги мне, Ал... - с мольбой в голосе произнёс Анжей. - Помоги мне умереть...
- Нет! - вырвалось у Алена.
- Малыш... - Немая мольба плескалась в ореховых глазах.
- Нет! - жалко пискнул полусотник враз севшим голосом.
Сотник ничего не сказал, только застонал сквозь сжатые зубы, а обгоревшая рука вновь попыталась загрести внутренности вместе в грязью обратно в живот. Ален, плача, обнял брата за плечи.
- Ал... Прости меня... Я должен был... Я же старший... Но эта война...
- Я не могу тебя убить! Я не могу! - Ален зажмурился.
- Малыш... Прости, малыш...Умоляю тебя... Возьми мою жизнь! Тебе должно её хватить, чтобы продержаться... Ты весь изранен... Помоги мне умереть!
Полусотник отстранился, посмотрел в переполненные виной и страданием глаза старшего брата. Он держался из последних сил, чтобы не рыдать и самым жалким образом не молить Алена прекратить эти немыслимые муки.
Нож милосердия сам прыгнул в руку. Едва осознавая, что делает, и не отрывая взгляда от ореховых глаз, Ален сильным ударом вбил нож в сердце сотника. Тот вздрогнул, в глазах, перекрывая мучения, полыхнула благодарность, и Белый повернул в ране нож...
Голова запрокинулась назад, падая на руку Алена, всё ещё державшего Анжея за плечи. Слабенький поток жизни перетёк в тело Белого, концентрируясь в ранах.
Поняв, что теперь навсегда остался один, Ален вцепился в неподвижное тело им же убитого брата и горько, с истеричным надрывом, разрыдался.
Так, плачущим и израненным, его и нашли на следующий день. Поседевший, замёрзший, истекающий кровью и потерявший рассудок, последний из Грифонов рыдал, пока не обессилел и не уснул, напичканный лечебными снадобьями...
Закончив песню, Ален не сразу поднял голову, пытаясь сообразить, отчего же в глазах так мутно. А когда оглядел притихших парней, с удивлением понял, что лица почти у всех были мокрыми. Ален повернулся к Росомахе. Тот едва сдерживал слёзы.
- Я уже слышал эту песню, - едва шепнул он, кривя губы в подобии улыбки. - Почти такую. Но когда поёшь ты, я... я там, с ними... - Он вздохнул, сжал зубы и зажмурился. - Я там с ними умирал, - судорожно признался он.
Столько отчаяния прозвучало в его словах, что остальные ребята закивали, некоторые, отвернувшись, заплакали. Потом дружно выпили, всё ещё не в силах отойти от впечатления, произведённого песней мага.
- Ты там был, - вдруг резко сказал Росомаха, в упор глядя на друга. - Я знаю, что ты там был.
До последнего времени командору удавалось скрывать от большинства своё звание, но теперь он серьёзно прокололся. И скрывать стало бессмысленно.
- Верно. - Ален спокойствием ответил на его взгляд. - Я последний оставшийся в живых. - И внимательным взглядом обвёл боящихся шелохнуться парней. - Я - Белый командир.
На минуту повисла такая тишина, что треск костра казался оглушительным. Потом заговорили все разом, пытаясь хоть как-то переварить услышанное. Решили, что без поллитры в таком важном деле не обойтись. Выпили. Ален с улыбкой принял очередной наполненный стакан, в задумчивости поглаживая струны. Лира тихонько пела своему нынешнему хозяину что-то утешительное.
Немного придя в себя, парни стали осторожно задавать Алену вопросы, хорошо помня о его вспышке гнева в корчме. Ален отвечал, но как-то рассеянно, словно здесь пребывало лишь его тело, дух же витал где-то очень далеко.
В конце концов Костя по прозвищу Поплавок воскликнул:
- Ребята, вы что, не поняли? Мы за одним столом с героем сидим!
Ребята зашикали на него, с опаской посмотрели на мага. Но тот лишь снисходительно улыбнулся, поставил стакан на землю, снова тронул струны.
Я изгой, Потерявшийся в мире. Не герой, Как ни пела бы лира. Я убийца, Пусть и невольный. Я убийца! И этого довольно, Чтобы судить Меня строго, судом небесным, Чтоб остудить Жар войны, разожженный злом. Моя душа Теперь только кровью довольна, Моей душе Поздно сказать мне: "Вольно!" Я убивать Не хотел, поверьте! Я убивать Обречён до смерти......Всё время, проведённое в госпитале, он страшно кричал во сне и, просыпаясь, не мог успокоиться, пока его снова не усыпляли самыми сильнодействующими средствами. Днём он не реагировал вообще ни на что. От еды, которой его пытались кормить в госпитале, Алена неизменно рвало. В конце концов, учитель запретил пытаться кормить израненного мага - только поить раз в сутки. Пламенный отощал до состояния скелета, но кое-как всё же выкарабкался.
Только через месяц он заговорил. Первыми словами была просьба принести его свирель. Днём он спал, а по ночам играл на своей чёрной с серебром свирели. И от той музыки плакали целители и сёстры милосердия. Только музыка спасала его.
Он частично потерял зрение и большую часть дара. Остановить мучившую мага боль не смог никто - она стала постоянной его спутницей. Постепенно он привык. Раны, полученные в том последнем бою, так до конца и не зажили, стоило погоде испортиться, как Алена начинало всего корёжить. Боль с тех пор ему причиняло и любое использование магии. Чем сложнее заклятие, тем сильнее боль. Только ничто не могло сравниться с тем, что ему довелось пережить в последнем бою.
Император лично вручил ему орден. Это Ален помнил смутно. Хорошо помнил лишь то, что император приезжал в госпиталь.
Тело последнего Грифона целители, во главе с учителем Ульрихом, который так никому и не позволил узнать тайны воспитанника, смогли вылечить. Не до конца, но смогли. Слишком сложно было срастить мышцы, волокна которых пронизаны металлом.
Душу его не смог излечить никто. А кто пытался, тот до сих пор кричит и плачет ночами.
- Ну какой из меня герой? - с жалкой улыбкой спросил Ален. - Я просто порождение недоброго времени. Зло, рождённое в крови... Если бы не война, я бы сейчас... - Парень запнулся. - Меня бы вообще не было.
Посыпались заверения в том, что никакое Ален не "зло", пусть не обольщается, он для этого слишком добрый и вообще, они за ним согласны и в огонь, и в воду.
Молчал один только Росомаха, погрузившись в какие-то тяжёлые думы. Выпили. Андрей, самый талантливый из местных "музыкантов", решительно отобрал у Алена лиру, и полилась задорная молодецкая песнь. Лира в этот раз не стонала и не выла.
Пламенный отсутствующим взглядом наблюдал за весельем. На лице его то и дело возникала странноватая улыбка. Росомаха, внимательно следивший за человеком, которого считал другом, вздрагивал каждый раз, замечая эту улыбку. Только сейчас он разглядел у волшебника в золотисто-рыжих волосах седые пряди. Росомаха был умным парнем, хотя и не показывал этого. Он понимал, насколько опасен Ален, даже как друг. И ещё... Ему казалось, что он раньше уже его видел. Давно, ещё до войны. Только никак не мог вспомнить, где. Сын сестры Карины, который жил и рос далеко от Дубравы. Где и когда он мог его видеть?
Маг перекатывал между затянутыми в перчатки ладонями полупустой стакан. Без перчаток, мечей и жилетки с вшитыми стальными пластинами он не мог даже спать. Вытатуированный на плече Знак болезненно горел. Знак всегда причинял ему боль, он её не боялся. Просто сегодня она была чуть сильнее. Воспоминания ранили слишком сильно. И теперь он вспоминал всё, скорее приятное, чем хорошее, что было в его жизни. Улыбку же вызывали воспоминания о смерти врагов. Ведь сам Ален жил только седьмой год. Просто он появился в этом мире не так, как принято.