– Такие вот дела.
Мой плащ был похож на черт знает что. Я поднялся.
– Такие дела, – сказал я.
Несколько дней я ждал, что Берта первой заговорит о нем – о «Нике», «Джеке», «Билле», «Заметной Арене», а может быть, Оскаре Перейре или даже Гильермо, что был с Мириам, хотя последнее предположение я тут же выбросил из головы – ведь мы никогда не доверяем первому впечатлению, когда речь идет о ком-то или о чем-то, с кем или с чем мы сталкивались – уже не раз, о ком-то, чьи слова или чей образ застревают в нашей памяти, как навязчивая мелодия. Но в последующие дни (всю субботу и воскресенье) Берта даже не упомянула о нем. Она ходила рассеянная, не то чтобы мрачная, но и не сказать чтобы веселая, в ней не было того оживления, которое не покидало ее все дни, что она ждала ответа от «Билла», чаще, чем обычно, спрашивала меня о моих планах, о моей семейной жизни, о нашем новом доме, о моем отце и о Луисе, которую знала только по фотографиям и телефонным звонкам. Если даже я все время думал о Билле», то она наверняка не могла думать ни о чем другом, – ведь это к ней обращался из своего халата, ее хотел увидеть в деталях, прежде чем снизойти до встречи с ней, тот человек, который хотел быть уверен. За все выходные ни один из нас ни разу не включил видеомагнитофон, словно об него можно было испачкаться или он был заразным; мы даже не вынули кассету «Билла», даже не перемотали ее. В понедельник, когда мы оба снова вышли на работу, я, вернувшись вечером домой, застал Берту (она тоже только что пришла: ключ уже был в сумке, но сумка еще не закрыта, плащ брошен на диван) сидящей у телевизора. Она снова смотрела ту кассету, то и дело останавливая запись, что было совершенно бесполезно: я уже говорил, что все три или четыре минуты, что запись длилась, в кадре было все время одно и то же. Смеркалось (дни были уже короткие), был понедельник, день у меня выдался тяжелый – думаю, что и у Берты тоже, – после такого дня нужно дать себе отдых, ничего не слушать. Но Берта не только смотрела, но и слушала. Я ничего не сказал, только поздоровался и прошел в свою комнату, а оттуда – в ванную, чтобы привести себя в порядок. Когда я вернулся в гостиную, Берта все еще изучала запись – просматривала маленький фрагмент, останавливала кассету, а потом пускала снова.
– Ты заметил, иногда видно, что у него борода? – спросила она. – Вот здесь, – она задержала кадр, где «Билл» опустил подбородок и он попал в кадр.
– Да, я еще в прошлый раз это заметил, – ответил я. – Она у него почти раздвоенная.
Секунду (не больше) она удерживалась от вопроса:
– По одной этой примете ты ведь не сможешь его узнать? Ну, если столкнешься с ним случайно. Если встретишь где-нибудь в другом месте?
– Конечно нет. Как я смогу его узнать? Почему ты об этом спрашиваешь?
– Даже зная, что речь идет именно о нем? Я хочу сказать, зная, что это, скорее всего, он?
Я посмотрел на экран: видна была только часть подбородка.
– Ну, тогда я, наверное, смог бы подтвердить, что это он. Но к чему этот вопрос?
Берта нажала кнопку на пульте и выключила видео. Изображение исчезло (но оно могло вернуться, – для этого ей стоило только нажать другую кнопку). Глаза ее снова блестели.
– Слушай, этот тип меня заинтриговал. Он, конечно, скотина, но я почти готова послать ему то, что он просит. Я никогда этого не делала, никто еще не набирался наглости попросить этого таким образом, а если мне присылали подобные записи, я никогда не отвечала тем же. Но, может быть, будет забавно сделать это один раз?
Берта даже не старалась как-то оправдать свое решение, она помолчала секунду, улыбнулась и заговорила уже другим тоном:
– По крайней мере, мое тело останется в веках, хотя и это вряд ли – все рано или поздно стирают старые записи, чтобы сделать новые. Но я оставлю себе копию – буду смотреть на нее, когда состарюсь.
– И твоя нога тоже останется в вечности? – спросил я.
– Насчет ноги надо еще подумать. Вот сукин сын! – она на миг (только на миг) покраснела, произнося бранные слова. – Но, прежде чем я решусь на это, я должна его увидеть, узнать о нем больше, – просто невыносимо смотреть на этот халат без лица. Я должна узнать, какой он.
– Но он говорит, что ты не сможешь встретиться с ним, пока не пошлешь ему то, что он просит. Да и это еще не гарантия. Ты еще должна понравиться этому сукину сыну. – Я был зол. И не только в тот момент, когда произносил ругательство. Я был зол с самого начала этого разговора. Я был зол уже три дня.
– Я не могу теперь ничего предпринять – мое лицо ему знакомо. Но вот тебя он не видел, и о твоем существовании не подозревает. Мы знаем номер его абонентского ящика, он время от времени забирает оттуда почту. Я уже узнала, где это: Кенмор Стэйшн, не так далеко отсюда. Ты мог бы пойти туда, найти этот ящик подождать там и взглянуть на этого типа, когда он придет забирать свою почту.
Берта сказала: «Мы знаем», так, словно нам обоим это было одинаково интересно, и даже больше: словно мы с ней были одно целое.
– Ты с ума сошла? Кто знает, когда он туда еще придет, может быть, он там по нескольку дней не появляется. Я что, должен целыми днями сидеть на этой почте?
В глазах Берты вспыхнула злость. Это с ней случалось нечасто.
– Вовсе нет. Я только прошу в ближайшие дни несколько раз зайти на почту, когда сможешь – после работы, на полчаса, не больше, – а вдруг повезет? По крайней мере, можно попытаться. Если за пару раз ничего не получится, – бросим эту затею. Но попробовать-то можно. Он ждет моего ответа в ближайшие дни – ждет видеокассету, которую я пока посылать не стану, – так что, может быть, он будет заходить каждый день. Если он здесь по делам, то, скорее всего, занят с девяти до пяти, и очень вероятно, что на почту он заходит по пути домой, после пяти, так же, как и я. Может быть, повезет. – Она снова говорила во множественном числе: «Бросим эту затею». Должно быть, в моих глазах читалось скорее раздумье, чем досада, потому что она улыбнулась и спокойно добавила: «Пожалуйста», – но полумесяц, шрам на щеке, стал совсем синим, так что мне захотелось стереть его.
Трижды заходил я в почтовое отделение Кенмор Стэйшн – первый раз – на следующий же день, после работы, второй – еще через два дня, в четверг, тоже после тяжелого рабочего дня. Я ждал там не по полчаса, как просила Берта, а почти по часу каждый раз – так бывает с теми, кто напрасно ждет: им кажется, что стоит только уйти, и тот, кого они ждут, тут же появится. Именно так было с мулаткой Мириам в тот жаркий вечер в Гаване, когда она ходила взад-вперед под балконом, резко поворачиваясь при последнем шаге. Гильермо все не появлялся, а она не уходила. Гильермо (или «Билл», или «Ник», или «Джек») не появился ни во вторник, ни в четверг. К счастью, в Нью-Йорке на каждом шагу слишком много людей, занятых чем-нибудь подозрительным, а подчас и преступным, чтобы кому-то пришло в голову обратить внимание на человека в плаще, с газетой и книгой, неподвижно стоящего в зале, где все заняты только своей почтой. Время от времени вбегал кто-нибудь с ключом в руке, открывал один из серебристых ящиков, чтобы положить в него что-то или что-то вынуть, и выходил, иногда с целой пачкой писем, а иногда по-прежнему с пустыми руками. Но ни один из них не подошел к ящику номер 524, за которым я все время наблюдал.
– Ну еще раз, – попросила Берта в пятницу вечером, через неделю после того, как получила кассету, через семь дней надежд и разочарований. – Завтра утром, в выходной день – возможно, он настолько занят, что заходит за почтой только по субботам.
– Или настолько свободен, что заходил за ней каждый день в любой из тех часов, что меня там не было. Это бессмысленно. Я ждал каждый раз по часу.
– Я знаю. Я тебе очень благодарна, ты даже не знаешь, как я тебе благодарна. Но еще только раз, пожалуйста, попробуем в выходные. Если ничего не выйдет сегодня – забудем об этом.
– Хорошо, допустим, что он появится. Но какая тебе польза от того, что я его увижу? Я смогу тебе его описать? Так я не писатель, описывать не умею. И критерии у нас разные. А потом, я же могу тебе соврать. Сказать, что он красивый, а он некрасивый, или наоборот. Так что какая тебе от этого будет польза? Ведь твое решение послать или не послать ему кассету не будет зависеть от того, что я тебе о нем расскажу. Что ты будешь делать, если услышишь от меня, что он урод, или похож на бандита? Я ведь могу и такое сказать. А может быть, я в любом случае тебе именно это и скажу, чтобы ты ничего не посылала и вообще не имела с этим типом никаких дел.