Далее. Наши союзники, особенно кубинцы, неизменно убеждали нас, что иначе как силовым давлением тут ничего не добьешься. Конечно, на это нужно время, но капля камень точит. Сила потребуется и в том случае, если речь серьезно зайдет о мирном решении. К упору на военные методы прибегали, чтобы получить от нас новые партии оружия. Причем даже тогда, когда за кулисами велись разговоры с американцами об условиях урегулирования, включая вопрос о выводе кубинских войск. А отношения с некоторыми деятелями временами походили на двойную игру[12].
И, наконец, кто заказывал у нас музыку в отношении Юга Африки? — Те же, кто определял внешнеполитический курс страны в целом. А на нем сильно сказывались идеологические и милитаристские подходы. Военные были своего рода государством в государстве.
Вот простой пример. Наш посол в Луанде не имел защищенной телефонной связи с Москвой, и чтобы срочно позвонить в МИД, он должен был ехать в штаб советских военных советников. И я в разгар переговоров должен был часто летать из тогдашней Народной Республики Конго в. Анголу на специально присылаемом за мной в Браззавиль военном самолете из Луанды. (Наши летчики до сих пор летают в этих негостеприимных небесах, но теперь зачастую уже без какой-либо санкции российского правительства, а иногда и вопреки ему.) Ясно, что военные чувствовали себя хозяевами положения, они честно, порой самоотверженно выполняли свой воинский долг, что же касается заботы о политическом урегулировании, то она не входила в их прямые обязанности.
Из года в год, вернее из одного сухого сезона в другой, ангольцы вместе с нашими и кубинскими советниками планировали наступления на УНИТА, благо поход каждый раз осуществлялся в одном и том же направлении — на юго-восток страны. И с той же регулярностью эти операции не достигали желаемого успеха, а однажды просто провалились. Тогда стало окончательно ясно, что вооруженным путем мало чего добьешься.
Надо сказать, что во времена Л. Брежнева в руководящей верхушке сложилось своеобразное разделение труда. Д. Устинов отвечал за армию и ВПК. В его дела никто, по сути, не вмешивался, и практически все, что он предлагал в Политбюро, проходило без возражений. А. Громыко, естественно, курировал внешнюю политику, однако не всю. Главной его заботой было следить за США, с тем чтобы не допустить ослабления статуса Советского Союза как второй мировой державы. Плюс Европа и, в меньшей степени, соцстраны. Третий же мир, к которому министр не проявлял особого интереса, оставался в значительной степени в ведении руководителей соответствующих отделов ЦК КПСС, ибо рассматривался как резервный отряд социализма, откуда в наш лагерь переходили — или рекрутировались — очередные кандидаты. Конечно, я даю упрощенную схему, но в целом такая система действовала, причем государственная и партийная линии не всегда совпадали, приоритет же чаще отдавался последней. МИД и не особенно покушался на африканскую вотчину «двух МО» — Международного отдела и Министерства Обороны[13]. Военные, естественно, ориентировались не на МИД, а на ЦК. Через его отделы проходили по сложившейся практике практически все сколько-нибудь важные бумаги МИД.
Если не ошибаюсь, Андрей Андреевич Громыко за 28 лет своего нахождения во главе Министерства (1957–1985) ни разу не посетил ни одну африканскую страну южнее Сахары[14]. В его близком окружении поговаривали, нельзя ли, мол, объединить советские посольства, скажем, в 15–20 африканских государствах в одно единое с тем, чтобы (об этом, правда, открыто не говорилось) министр мог одновременно посетить как бы все страны. Спустя много лет эта «идея» насчет посольств, к сожалению, начинает сбываться, но теперь уже по соображениям презренного металла[15].
За работу, товарищи!
Такова вкратце была картина, не сразу, естественно, понятая, та печка, от которой приходилось танцевать. Не буду описывать организационные моменты — знакомство с людьми, как в МИД, так и за его пределами, подбор команды и т. п. Скажу лишь, что в сравнении с американцами почти всей амуниции у нас было в несколько раз меньше. Особенно, естественно, это касалось денег. К примеру, приобретение билетов на иностранные авиарейсы (не везде же летал «Аэрофлот») требовало изнурительных бюрократических согласований. Иногда приходилось принимать неординарные решения. Так, застряв как-то в Аккре и не желая упрашивать свое финансовое управление выделить валюту на билеты иностранной компании, мы на машине совершили многосоткилометровый 14-часовой бросок в Лагос, на свой, отечественный рейс.
12
Тут нам требовалась недюжинная выдержка, ибо американцы, стремясь поссорить нас с Кубой или Анголой, не раз подбрасывали «свежагинку», типа того, что ангольцы прямо просят их меньше информировать «Советы» о своих контактах с американцами. Помню, что пару раз я просто припрятывал от руководства информацию о «не совсем корректном» поведении наших друзей, зная, во что она выльется, соответствующим образом раздутая. Это была, так сказать, местная специфика, с которой приходилось считаться. Но в целом, подчеркну: взаимная лояльность в нашем треугольнике, СССР — Ангола — Куба, соблюдалась.
13
Как свидетельствует В. Шубин в своем капитальном труде «ANC: A viev from Moscow», впервые делегация АНК посетила МИД СССР в 1984 году (sic!) (стр. 270). К этому времени такие делегации уже более 20 лет наезжали в Москву.
14
Любопытно, как менялась картина в годы перестройки. М. Горбачев довольно активно начал и на африканском направлении — шесть встреч с главами государств Африки за 1986 год. Затем они стали куда реже. Так, в апреле 1988 г. М. С. отказался от согласованной было встречи с С. Нуйомой (того принял А. Громыко), а в марте 1989 не принял О. Тамбо, поручив это А. Лукьянову, хотя в тот период события в ЮАР достигли апогея. Худшая судьба постигла Н. Манделу, лауреата Ленинской премии мира: его визит в Москву, неоднократно объявленный, состоялся лишь в 1999 г. Я к тому времени был уже на пенсии.