— Милости прошу, сеньоры, — пропела она. — Вы попали куда надо.
Войдя в холл, они уставились на крюки на стенах.
— Нам надо поговорить с Сарой, — сказал Могильщик.
Девушка махнула рукой в сторону двери:
— Проходите. Можно обойтись и без нее.
— Нам нужна именно она. А ну-ка, киска, будь паинькой и приведи нам ее.
— А кто вы? — Улыбку девицы как ветром сдуло. — Полиция! — Оба детектива сверкнули своими жетонами.
Девица сделала гримасу и быстро юркнула в большую гостиную, оставив дверь за собой открытой. Это была приемная, как ее называла Сара. Пол был покрыт красным линолеумом. По стенам стояли кресла и стулья. Кресла для клиентов, стулья с прямыми спинками для девочек. Но девочки либо сидели на коленях у клиентов, либо носили им еду и выпивку.
Девочки были в коротких платьицах, открывавших все их прелести, и туфлях на высоком каблуке разных цветов. Они были светлокожими пуэрториканками с волосами всех мыслимых оттенков — от брюнеток до блондинок — и весело порхали по комнате, рекламируя свой товар.
У задней стены ярко освещенный музыкальный автомат играл что-то испанское. Две парочки танцевали. Остальные сидели, ели, попивали виски с содовой, приберегая силы для Главного.
За автоматом виднелся узкий коридор, где были рабочие кабинеты-спальни. Еще дальше ванная и кухня. Темно-коричневая домашнего вида женщина жарила цыплят, накладывала картофельный салат, смешивала коктейли, зорко приглядывала за тем, кто как расплачивается.
«Колыбелька» Сары состояла из двух соединенных квартир. Вторая служила ей резиденцией.
— Если бы наш народ не прижимали, чернокожие произвели бы сенсацию в деловом мире — у них потрясающие организаторские способности, когда речь идет о делах незаконных.
— Этого-то и боятся белые, — отвечал Гробовщик.
Из задних комнат возникла Сара и двинулась к ним.
Девицы трепетали перед ней, как перед королевой. Это была миловидная негритянка с белыми волосами, завитыми в кудряшки-пружинки. У нее было круглое лицо, широкий плоский нос, толстые темные ненакрашенные губы и ослепительная белозубая улыбка. На ней было черное атласное платье с длинными рукавами и глубоким декольте. На запястье сверкали платиновые часы, усыпанные брильянтами, на безымянном пальце обручальное кольцо с брильянтом с добрый желудь. На шее у нее была цепочка, а на ней несколько ключей.
Сара подошла, улыбаясь только ртом. За стеклами без оправы глаза были холодные как лед. Она прикрыла за собой дверь.
— Привет, ребята, — сказала Сара, по очереди пожимая руки детективам. — Как поживаете?
— Отлично, Сара. Дела идут вовсю. А у тебя? — спросил Могильщик.
— Тоже вовсю. Только у уголовников есть деньги, и они тратят их на девочек. Зачем пожаловали?
— За Лобоем, — коротко сказал Могильщик.
— А что он натворил? — спросила она уже без улыбки.
— Не твое дело, — буркнул Гробовщик.
— Полегче, Эдвард, — предупредила она его.
— Дело не в том, что он натворил, Сара, — примирительно сказал Могильщик, — нас интересует, что он видел. Мы хотим просто поговорить с ним.
— Я понимаю. Но он сейчас нервный какой-то…
— Наширялся, — вставил Гробовщик. — Впрочем, тебе это не в диковинку.
Сара снова посмотрела на него в упор:
— Не груби мне, Эдвард. А то я сейчас вышвырну тебя отсюда.
— Ладно, Сара, не заводись, — сказал Могильщик. — Все не так, как ты думаешь. Сегодня на О'Хару совершили налет.
— Слышала по радио. Но неужели вы такие идиоты, что подозреваете Лобоя?
— Нет, мы не такие идиоты. И плевать нам на О'Хару. Но пропали восемьдесят семь тысяч, честно заработанных цветными людьми. Мы хотим их вернуть.
— Ну а при чем тут Лобой?
— Похоже, он видел налетчиков. Он работал в районе, где их машина врезалась в барьер и они разбежались.
Она бросила на него холодный изучающий взгляд, потом сказала с внезапной улыбкой:
— Понимаю. Я сделаю все, чтобы помочь бедным цветным.
— Верю, — буркнул Гробовщик.
Не говоря ни слова, она удалилась в «приемную» и закрыла за собой дверь. Вскоре она вернулась с Лобоем.
Детективы отвезли его на 137-ю улицу и велели рассказать все, что он делал и видел, прежде чем убрался из района.
Поначалу Лобой упрямился:
— Ничего не знаю, ничего не видел, и у вас на меня нет никаких улик. Я весь день проболел и лежал дома в постели. — Он был такой пьяный, что говорил заплетающимся языком и чуть не засыпал на полуслове.
Гробовщик стал лупить его по щекам, пока на глазах Лобоя не показались слезы.