Закрылся корпус, но не замерла жизнь русских военных эмигрантов в Северной Африке. Некоторые из морских чинов поступили во Французский иностранный легион. Выбор их сам по себе был продиктован не столько желанием пасть в африканских песках за колониальные интересы французского правительства, сколь вполне прозаическими надеждами на получение статуса полноценного человека в обмен на полную неопределенностей жизнь военного беженца. Поступившие в легион русские моряки приняли участие в малоизвестной современному читателю Рифской войне в Марокко и зарекомендовали себя прекрасными бойцами и грамотными военными инженерами. Уже в следующем 1921 году французский консул в Марокко направил официальное предложение русской колонии о поступлении желающих на службу в марокканские государственные учреждения. Приглашение распространялось на всех желавших перебраться из Бизерты русских специалистов. Предлагавшиеся вакансии были связаны с работой, рассчитанной на хорошую подготовку и высокую квалификацию русских инженерно-технических работников. В начале 1922 года на работы в Марокко перебрались 120 русских — около 80 мужчин и 40 женщин и детей. Многие из приехавших русских военных эмигрантов устроились на французских колониальных заводах, получив под свое начало как французский вспомогательный персонал, так и «туземцев», которых русские со свойственной им широтой души обучали малознакомому для тех инженерному ремеслу. Некоторые русские эмигранты в Марокко предпочли сельскохозяйственные работы, а другие получили чиновничьи должности в различных учреждениях страны. Некоторым в Марокко удалось сделать карьеру на тех должностях, на которые с неохотой ехали сами французы из метрополии. Так некоторых русских военных эмигрантов можно даже было встретить на постах директора порта, заместителя министра финансов, директора Топографического отделения при министерстве земледелия. Самые многочисленные русские колонии образовались в Касабланке в количестве 200 человек и Рабате, где проживало чуть менее 130. Поселения размерами поменьше находились в Хурибге, где русских эмигрантов насчитывалось всего 40 человек, в Марракеше, где их было вполовину меньше — 20, в Фесе, Софи, Мекнесе, Кенитре и даже в Танжере. Духовным объединяющим началом русской колонии традиционно стала русская православная церковь.
Когда русские ушли из Северной Африки, в соседней Эфиопии еще теплилась жизнь русской эмиграции, чья «колония» насчитывала в те времена до 80 человек. Среди русских эмигрантов в Эфиопии были офицеры бывшей императорской армии и Русской армии барона Врангеля, из которых было 2 генерала, 6 инженеров, 4 доктора и 8 человек самых разнообразных профессий. Сюда, в страну со старинной монархией императора Хайле Селасиля и близкой по своей вере православию, прибыл и православный протоиерей, установивший со временем в Аддис-Абебе церковь Св. Троицы. Бывший командир эскадрона Лейб-гвардии Его Величества Уланского полка Александр Николаевич Фермор, начавший свою борьбу с большевизмом еще со времен Ледяного похода, сформировал конную гвардию императора Хайле, а русский инженер Н.П. Вороновский отвечал за самую оживленную железнодорожную магистраль империи — Аддис-Абеба — Джибути. Все русские инженеры были трудоустроены по специальности, а инженер Ф.И. Шиманский стал главным инженером муниципалитета столицы. И все же, как и в любой другой точке мира, умами эмиграции владел вопрос возвращения. Неизвестно когда и неизвестно как, однако уверенность в том, что их проживание в странах мира когда-нибудь завершиться, многие втайне мечтали о возвращении в Отечество, а немного позабывшиеся ужасы недавней Гражданской войны и образы большевиков окутывал туман ностальгии. Под его воздействием, особо нестойкие люди решили примирить себя с прошлым и вернуться любыми путями домой. Еще с февраля 1921 года, из галлиполийских лагерей, назад, в РСФСР потянулись первые «возвращенцы». На пароходе «Рашид-паша» в Новороссийск прибыли свыше 3000 тысяч кубанских и донских казаков. Местные советские органы были не вполне готовы к такому повороту событий, однако прибывших приняли и разместили, как могли, в свободных помещениях. Советская пропагандистская машина сразу же заработала в полную мощность, передав в распоряжение репатриантов газетные полосы, чтобы прибывшие люди могли в полной мере живописать ужасы изгнания. «Трагическая участь постигла и репатриантов… Как общее правило, все офицеры и военные чиновники расстреливались немедленно по прибытии. Из вернувшихся в Новороссийск расстреляно 500…»[74] В марте 1921 года прибыла новая партия «возвращенцев», а в апреле еще одна, перенаправленная в Одессу, уже в количестве 3200 солдат и 500 офицеров. Прибывшие были помещены в карантинные помещения и зарегистрированы. На очереди готовился еще один транспорт уже с 4000 бывших чинов Русской армии. «Некоторые офицеры, прибывшие с партиями репатриантов в 1921 году, попали на нефтяные промыслы Баку, что было разновидностью заключения (они находились под охраной)».[75] Среди возвращавшихся домой попадались и те, кто был послан с заданием от органов контрразведки Русской армии в изгнании, чтобы узнать об истинном положении дел в России и даже создать очаги антибольшевистского подполья, но часто осведомленные об этом органы ЧК постарались обезвредить ставших известными им врангелевских контрразведчиков. Когда в начале апреля на рейде появился пароход «Кизил-Ермак» с двумя с половиной тысячами репатриантов, Наркомат иностранных дел дал радиограмму на корабль об отсутствии условий для приема и размещения возвращавшихся. Очень быстро представители советских внешнеполитических ведомств известили сопредельные государства о закрытии черноморских портов для приема «беженцев» из Галлиполи. Отсутствие возможности приема объяснялось советскими властями нехваткой продовольствия и медикаментов для прибывающих, мест для размещения, ибо прежние лагеря были временно законсервированы. Не существовало и соответствующих правовых актов, регулирующих статус бывших противников по Гражданской войне. Де юре они продолжали оставаться военнопленными, и у властей не было повода для их амнистии. Именно этот фактор не позволял даже оформить въездные визы для тех из военных русских эмигрантов, кто возвращался из-за границы. Официально советские власти объявили амнистию бывшим чинам белых армий лишь 3 ноября 1921 года. Врангель не мог не быть обеспокоен таким поворотом событий. Добрая часть армии уплывала назад, к большевикам, сдаваться на милость победителей. Находясь в сильном эмоциональном состоянии, он диктует адъютантам письма в адрес французских маршалов Фоша, Петена и Жоффра, в которых просит маршалов Франции оказать воздействие на правительство Французской республики для ослабления жесткого режима пребывания Русской армии в Галлиполи, чтобы вырвать инициативу из рук большевиков, использующих распад армии в своих политических целях. Маршалы не отвечают Главнокомандующему, ибо величина и мощь Русской армии в Галлиполи остается для них по-прежнему пугающей.