- И не только в Киеве - по всем городам и весям России, - язвительно проговорил Вышеславцев. - Сионисты это светопреставление спровоцировали, а расплачивается за эту провокацию... - Он снял перчатку, растер ладонью раскрасневшееся от мороза лицо.
Ярко светившая луна неожиданно скрылась за небольшой, но мрачной тучей, и Вышеславцев бросил поводья: в темноте лошадь предпочитает сама выбирать дорогу.
- Еще один вопрос, - сказал Крымов. - Вы, как и я, человек военный, и политике разбираетесь основательно и представление о ситуации в стране имеете довольно четкое...
- В данной ситуации никто ничего не понимает, - отмахнулся Вышеславцев, внезапно раздражаясь.
Луна снова выглянула из-за туч, серебристо осветив хорошо наезженную дорогу. Вышеславцев взял левой рукой повод, и конь сразу прибавил - пошел рысью. Крымов догнал Вышеславцева и, когда они выскочили на перекресток, где надо было разъезжаться в разные стороны, сухо спросил:
- Значит... все-таки расстреляем?
Вышеславцев круто повернул коня. Волнение давило, его нужно было спрятать.
- Мародеров и насильников в своем полку терпеть не стану. - Взмахнул нагайкой и ушел крупным махом.
ГЛАВА V
- Сотня... становись!
Никогда еще есаул Задорожный столь деловито и тщательно не подбирал в разъезд людей. Он медленно шел вдоль строя, пытливо и пристально вглядываясь в резко очерченные, задубевшие от ветра и стужи лица, вспоминая, кто и где отличился, проштрафился, кто в какой станице живет и как живет - хорошо или плохо, ладит ли с женой, есть ли дети? Причин для столь тщательного отбора, по крайней мере видимых, у него не было - обычная разведка, даже в бой нельзя ввязываться, если встретят красных, - но что-то подсказывало ему, что поступает он правильно. Это чувство родилось в нём ещё вчера, когда Крымов сказал, что в случае неудачи им придётся совершить небольшое морское путешествие ("Драпать из Новороссийска морем", - расшифровал Задорожный), и жило в нем подспудно вплоть, до сегодняшнего утра, заставив действовать против своих убеждений и собственного "я".
Наконец взгляд Задорожного выделил четверых - сотника Твердохлебова, хорунжего Роженцева, рядовых Дунаева и Хворостова. Он знал их давно, с семнадцатого года - срок немалый по военным меркам. И связывала его с ними не только святая воинская дружба, но и общие ошибки...
В восемнадцатом году, в ночь перед рождеством, белоказачий корпус, в составе которого сражались Задорожный и вышеуказанные молодцы, открыл перед Мироновым, командармом Второй Конной армии, обещавшим казакам личную неприкосновенность в случае их лояльности по отношению к Советской власти, Калачево-Богучарский фронт и разошелся по домам. И жестоко просчитался. Ровно через месяц появилась страшная директива Свердлова: "Всех ранее служивших у белых предать высшей мере наказания - расстрелу". Затем, добавил масла в огонь и генерал Краснов, заявив: "Вешенская станица и ее мятежники на этих днях будут сметены с лица земли".
Оказавшись меж двух огней, Задорожный и его други бежали к Мамонтову и вместе с ним совершили легендарный рейд по тылам Красной Армии - Тамбов, Козлов, Лебедин, Елец, Грязи, Касторная, Воронеж... По дороге уничтожали продовольственные склады, базы, разрушали железнодорожные мосты, связь...
Мамонтову досталась слава, казакам - хорошая добыча. Правда, не всем. Задорожный его други получили кукиш...
Крепко отпраздновав победу, Мамонтов дал на Дон телеграмму; "Посылаю привет. Везем родным и друзьям богатые подарки, донской казне 60 миллионов рублей,
на украшение церквей - дорогие иконы и церковную утварь..." Вслед за телеграммой отправился сам - на отдых в Новочеркасск. И - налете, па красных. Вернее, красные налетели на поезд, в котором безмятежно храпел удалой полковник. И кончил бы он свои дни в застенках ЧК, да, на его счастье, красные, увидев столь богатый улов, на мгновение опешили, затем взвыли от радости и бросились делить добычу. Это и спасло полковника. Он мигом вскочил на поданного коня, вырубил в редкой цепи красных окно и вместе с полусотней преданных казаков ушел в степь.
В Новочеркасске Мамонтова встретили восторженными овациями, а казаков... В благодарность за свое спасение и за молчание (случай этот долго хранили в тайне: красные - от стыда, белые - от позора) Мамонтов устроил им хорошую выпивку с недельным отпуском, а затем распорядился отправить для дальнейшего прохождения службы в лучшие кавалерийские части. Задорожный и его верные други получили назначение во 2-й уланский полк...
Вот таких молодцов отобрал в разъезд есаул Задорожный - приговоренных к смертной казни Свердловым, проклятых Красновым, повязанных тайной счастливого избавления Мамонтова от плена. Да и к тому же все они были с Дона - из станиц Вешенской и Усть-Медведицкой.
- А ведь ой нас не случайно выбрал, - сказах сотник Твердохлебов, когда Задорожный ускакал к Вышславцеву, чтобы уточнить детали предстоящего дела. что скажете, станичники?
Станичники молчали. Хворостов и Дунаев тупо смотрели в землю, хорунжий Роженцев крутил болтавшуюся, как говорится, на одной нитке пуговицу. Когда она оторвалась, он спрятал ее в карман и сказал:
- Вот что, други, собирайтесь основательно. С барахлом.
- Мне и собирать-то нечего, - уныло проговорил Хворостов.
- Жратвы бери побольше да патронов.
- Значит, ты думаешь...
- За нас есаул думает, а мы... соображать должны.
- Значит, ты думаешь... - опять затянул Хворостов.
- Думаю! - отрезал Роженцев. - А ты жратву ищи.
- У моей хозяйки в погребе копченый поросеночек висит, - подал голос Дунаев. - Может, прихватить?
- Только без шума. А то полковник и тебя к стенке поставит. - Роженцев глянул на часы. - Все. Готовьтесь. Через тридцать минут выезжаем.
До железнодорожной станции они добрались без приключений. Спешились. Завели лошадей в лесок, спрятались сами, и Задорожный, достав бинокль, принялся наблюдать за происходящим на "железке".
А происходило там невероятное. Войск не было - ни красных, ни белых. Все пространство заполнили беженцы - конные, пешие, тележные. И вся эта до предела взвинченная, насмерть перепуганная, галдящая касса катилась к югу, в Новороссийск, и жила только одной надеждой - покинуть город до прихода красных.
На запасных путях стоял эшелон - тоже с беженцами. Они облепили его, словно мухи сладкое, копошась, переползая с места на место, давя и расталкивая
друг друга.
- Ну что там? - не выдержал Роженцев.
- Бардак! - коротко ответил Задорожный, опустил бинокль и, помолчав, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил: - Интересно, сколько отсюда до Новороссийска?
- Верст сто, не более, - ответил Твердохлебов.
- Два дневных перехода, - подытожил Задорожный, скрутил самокрутку, закурил. Лицо напряглось, круглые, беспокойно бегающие глаза отвердели решился человек. Он и сам это почувствовал, сдунул пепел с цигарки, весело, очевидно, для смелости, прищурился. - Вот что, станичники... Дела наши хреновые... Не завтра, так послезавтра докатимся мы до моря. А там - одно из двух: или сдаваться, иди драться насмерть. Сдаваться я не умею, помирать неохота. - Он сильно, до хрипоты, затянулся и ткнул большим пальцем в сторону "железки". - Есть еще третий путь: драпать в Европу... Это тоже не для меня... Крымов, к примеру, там не пропадет: и девок щупать умеет, и по-иностранному ловко шпарит - приживется. Я - не смогу, я здесь
лучше, на родине, подохну, чем там, под забором. - Выбросил окурок, вдавил его сапогом в снег. - Я все сказал. Теперь ваше слово. Как порешите, так и будет.
Станичники призадумались. Задачка была не из простых - как в сказке: налево поедешь - коня потеряешь, направо - голову сложишь, прямо...