Еще не вполне отрезвевший хозяин дома по обычаю предложил Двинскому откушать. Чтобы не задерживать отъезда уже торопившихся сватов, Двинскому пришлось обжигать глотку чаем. Едва он поблагодарил за угощение, как по знаку хозяина молодой Дручин и Алешка опрометью бросились из избы, и тотчас под окнами зазвенели колокольцы. Сани и лошади были разукрашены, словно на праздничном катанье — на каждой дуге было по три колокольца, а на упряжи навязаны десятки бубенцов. На звон колокольцев и бренчание бубенцов отовсюду сбегались к невестиному дому односельчане.
Приезжие сваты, а за ними и все остальные встали и долго крестились, кланяясь убранным по-праздничному иконам. Двинской подметил, что старичок кланяется не на образа, а куда-то в сторону, на восток. Потом старичок и дружка по-родственному трижды обнялись с хозяином и хозяйкой. Сваты надели полушубки и поверх них — знаки сватовства.
Предстояла последняя церемония проводов. Сваты впереди, за ними родители невесты и все, кто был в горнице, вышли на улицу. Держа шапки в руках, сваты сделали десяток шагов, а затем повернулись лицом к крыльцу дома невесты. Провожающие встали по сторонам крыльца. В сопровождении подруг вышла невеста в шелковой шали поверх полушубка. На голове девушки красовался ажурный венец из бисера, на лоб свешивались фестоны из местного жемчуга. Коснувшись рукой земли, тысяцкий отвесил ей поясной поклон.
— Что велишь, княгинюшка, передать молоду князю? — торжественно, громким голосом проговорил старик заученную фразу.
Хотя за минуту до этого подруги повторили ей слова наказа, невеста, смущенная тем, что все на нее смотрят и ждут, растерялась.
— Пусть… пусть приедет! — прозвучал дрожащий голосок.
Старый сват недовольно развел руками. Девушки одновременно со всех сторон зашептали позабытые ею слова, по невеста, бесцеремонно растолкав подруг, побежала домой. Тысяцкий не пошел к своей лошади и продолжал стоять, держа шапку в руке, тем самым требуя доведения обряда до конца. Мать невесты и кое-кто из подруг побежали за девушкой и под руки вывели ее обратно.
— Скажи молоду князю… что жду… его, ясна сокола, — запинаясь на каждом слове, исполнила невеста узаконенный обычаем обряд расставания.
Оба свата вновь отбили поясной поклон невесте, а она и окружающие ее родные ответили тем же. Каждый из сватов уселся в свои сани. Застоявшиеся кони рванулись вперед, и по всему селу разлился звон несущегося «поезда». Выехав за село, сваты остановили коней, дожидаясь отправившегося пешком Двинского.
— Садись ко мне! — Дружка по-приятельски подмигнул ему и тихо добавил: — Старик малость туговат на ухо, ты с ним стоскуешься. Сотню верст ехать надо.
Двинский уселся рядом с дружкой.
— Ты, Яшка, ему во всем помоги, — строгим тоном наказывал Дручин молодому свату, укрывая сеном ноги Двинского. — Это такой человек, что другого такого на свете нет!
Вскоре Двинской понял, почему Яшка посадил его в свои сани. Парень был из разговорчивых, и к вечеру Двинской уже имел ясное представление о стариках и молодежи, о той борьбе, которая тлела между ними. Ехавшего впереди тысяцкого звали Савелием Михеевичем.
— Всем командует. Все старики его слухаются и нам велят, — десятки раз жаловался на тысяцкого молодой дружка. — Не отец он, не дед, а управы нет на него! Олонясь меня палкой отдул — не моги курить! И откуда у него такая права? Только и спасается молодежь от него, как на завод уйдет. Только там волю, горемычные, видят.
Уже надвигались потемки, когда вблизи дороги вдруг показалась приземистая, с крышей на один скат, но довольно просторная избушка.
— Вот и ночевка! — объявил Яшка, направляя лошадь к избушке. Старик дальше не поедет, волков опасается. Оленей из Лопи немало спустилось, а теперь их нет. Вот волки и стали по зимнику кружиться. В деревне почти всех собак переловили. В овчарню к нам забрались. Скажи спасибо, я услыхал, так только одну овцу успел задушить, еретик. Поленом его зашиб. Огромаднейший, зубы желтые, матерый уж был.
Распрягать лошадей надлежало Яшке, а старик занялся более почетным делом — разведением огня в очаге, в котором были аккуратно сложены мелко нарубленные дрова.
Когда Яшка с Двинским вошли в избушку, потолок был уже затянут белесым слоем дыма. Избушка не имела трубы и отапливалась по-черному. Старик негодующе заговорил о чем-то. Двинской подметил усмешку, покривившую губы парня. Речь шла о каком-то человеке. Когда старик вышел, Яшка торопливо зашептал Двинскому на ухо: