— Он, что же, в другой деревне живет? — раздраженно спросил Двинской, оступаясь едва ли не в десятый раз.
— Не, он в Якорой бане. Учителка назад не вернулась, он за нее ребят учит. А жалованье, говорят, не дают ему. Приехал аккурат о зиму учитель, да на том же коне и назад уехал. А наш-то… удивительный человек! — с типичным для карела акцентом говорил мальчуган. — Политик! И учит не только ребят, но и парней, когда кто свободный от хозяйства. Сам Савелий Михеич приходит его слухать.
Вскоре под ветвистым навесом громадной ели забелела односкатная крыша.
— Спит, наверное? — не видя света в окне, сказал Двинской.
— Зачем спит? Вишь, вверху окошко маленькое светится? Он занавешенный сидит. Парни раньше все под окно бегали смотреть, что политик делает, он и стал окошки прикрывать. Он, брат, керосину не жалеет! Поди знай, всю ночь не спит.
Отпустив мальчугана, Двинской остановился. «Ну — была не была», — подумал он и толкнул тяжелую дверь.
— Кто там? — раздался низкий голос.
Двинской шагнул в сени, нашел скобу второй двери и, распахнув ее, остановился на пороге, удивленный обилием света и необычным для деревни помещением.
Стены были чисто выбелены, и благодаря этому в комнатке было очень уютно. У окна стоял самодельный письменный стол, перед ним — грубо сколоченное кресло, а вдоль стен — койка и до полдюжины табуреток. Все это было покрашено белой масляной краской. К столу была прибита доска, заставленная книгами. За столом сидел коренастый, средних лет человек.
— Здорово, реформист! — весело воскликнул он, неторопливо поднимаясь. — Сразу догадался, кто приехал.
Он встал, взял гостя за руку и, как маленького, сдвинул с места, чтобы закрыть за ним дверь. Потом крепко пожал ему руку. Когда их взгляды встретились, Двинской торопливо опустил веки, словно был в чем-то виноват.
— Давненько тебя жду. — У Туликова чуть дрогнули короткие усы. — Ну, рассказывай о себе… победитель!
Но рассказывать о себе Двинскому было тяжелее всего, и, чтобы оттянуть эту пытку, он подошел к столу.
— Книг-то сколько! — искренне удивился он. — Набрать столько, живя в такой дыре?
— Есть малость. Учусь, товарищ, времени не теряю!
— Как набрал-то? — с нескрываемой завистью спросил Двинской. — Выходя из пересыльной, ты и газеты в кармане не имел.
— Одна душа добрая заботится, — с нежностью произнес Туляков.
«Душу эту я знаю, — подумал Двинской, понимая, о ком говорит Туляков, — и книги эти в Ковде видел».
— Богато, богато живешь, — просматривая названия книг, все более удивлялся Двинской. — Это же подбор по историческому факультету? Экстерном ладишь сдавать?
— Не выйдет. Все мор образование — четыре класса. Просто так, для будущей работы.
— Тронешься с места, тяжело везти будет, — усмехнулся Двинской.
— Думаешь, с собой поволоку? Здесь оставлю подходящему человеку, — ответил Туляков. — Разве жандармы не пришлют подкрепления нашему полку? А конца срока дожидаться не стану — раньше снимусь! К этому дело идет… В Праге в январе партийная конференция была. Друзья позаботились — брошюру вовремя получил… Серьезные дела ожидают большевиков!
Прошло всего два месяца, и в крохотной деревушке об этом уже говорил ссыльный большевик. Тысяча верст, отделявшая Тулякова от железной дороги, не смогла изолировать его от большой жизни… Двинской не спускал глаз с оживленно жестикулировавшего Тулякова, бодрого и жизнерадостного, готового вот-вот ринуться в бой со всеми врагами партии. «Такие всегда побеждают, — не скрывая восхищения, думал о нем Двинской, — не обмяк в ссылке, знаний набрался, еще опаснее стал для царизма!»
Долго говорил Туляков, пересказывая содержание листовки «За партию».
— Понимаю, что на выучку приехал, — обнял он Двинского, — верю, будет из тебя боец! Ну, а пока поскучай маленько, сейчас принесу свой «сейф».
Выходя, Туляков привычно нагнул голову. Двинской вновь стал просматривать книги. Вскоре у дверей раздался стук прислоненной к стене лопаты, и в комнату, вместе с облаком холодного воздуха, шагнул Туляков, неся железный ящик, покрашенный масляной краской.
— В земле держу. Пока зима и болота скованы, всегда может кто-нибудь налететь!
В ящике оказались тоненькие пачки писем, пожелтевшие номера газет, перевязанные веревочкой пачки толстых тетрадей, до десятка брошюр, на обложках которых стояли знакомые слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»