«До чего же все это однообразно!» — думал Двинской, глядя на танцующих. Ему хотелось уйти, но он боялся обидеть молодежь.
Выручил Яшка.
— Политик тебя кличет. Он в твоей горенке сидит.
Первое, что Двинской увидел в комнатушке, был большой конверт, отмеченный внизу громадным номером и вверху надписью: «Совершенно срочно»… Мировой судья требовал немедленного возвращения «состоящего под гласным надзором» и т. п. в Сумский Посад.
— Кончилась гулянка, — сердито усмехнулся Туляков. — Предвижу, кто-то тебе соли на хвост крепко насыпал. Начинается бурное времечко для тебя.
— Некому…
— Прежде всего, твой просвященный меценат Александр Иванович покажет свои волчьи клыки. Теперь у тебя ходатаев перед губернатором не будет, а уж нагадить он постарается! Что думаешь с неводом делать?
— Конечно, повезу назад, — удивился внезапному вопросу Двинской. — В Сумском Пссаде из женок собью артель. Ведь они у моря сидят и почти круглый год соленые тресковые головы вываривают да вымоченную трещину хлебают… А что?
— Я немного по-иному думал, но это, пожалуй, лучше, — улыбнулся Туляков. Помолчав немного, он добавил: — Староста обязан под личную ответственность отправить тебя. Подводить старика не будем. Придется завтра отправляться. Ведь пакет вручен ему под расписку, а на старика и так зубы кое-кто точит… Ну, пошли к Савелию Михеичу.
Старик не спал. Он вполголоса читал рукописную, побуревшую от времени старопечатную книгу.
— Поди, хошь товарища проводить, так езжай с богом, — лукаво усмехаясь, сказал своему поднадзорному староста.
Семь рублей с копейками, что выдавала казна каждому политическому ссыльному, не имеющему высшего образования, не позволяли Туликову «богато» жить, но в одном себе он не отказывал — по вечерам всегда зажигал пятнадцатилинейную лампу.
Туляков решил воспользоваться оказией и начал готовить письма и какие-то посылки с номерами газет.
Александр Александрович подметил, что Туляков заготовляет две пачки корреспонденции. На одной он надписывал адреса, а на другой не надписывал. Видимо, эта пачка отправлялась каким-то неизвестным Двинскому способом. «Вот конспиратор, — обидчиво подумал Двинской, — доверять доверяет, но не до конца».
— Я домой пойду, — сказал он, — у тебя, вижу, много дела.
— Пойди, пойди! — словно обрадовался Туляков. — Я редко выезжаю в Кандалакшу, и поэтому надо многое обдумать, что и как сделать. Ведь как растает снег, мне уж никуда не попасть, да и оказии окончатся. Из наших селений никуда не выберешься… Вот это-то и есть самая ужасная для меня пытка! Был бы я на твоем месте, в Сумском Посаде… да бодливой корове, говорят, бог рог не дает!
Двинской добрался до Яшкиной избы. Настала пора собираться в путь.
Савелий Михеич принес гостинцы. В берестяном небольшом пестере были сложены вареные яйца, туесок с топленым маслом и еще теплая сдоба.
— На дорожку, а что останется — твоей хозяюшке…
По пути заехали к Туликову, и вскоре втроем — Яшка за ямщика, а Двинской и Туляков как седоки — выехали на зимник. Летом сюда дороги не было. Добраться до Поморья можно было с превеликим трудом лишь по тропинкам, обходя озерки и переправляясь через речушки…
Из лесной избушки выехали нарочно попозже, чтобы в Кандалакшу попасть в потемках. Подъезжая к ней, сняли с дуг колокольцы, со звоном обычно ездило одно начальство, и не было смысла попусту полошить людей.
Бушевавшая весь день метель стихла. Бесшумно падал снежок. Не слышалось даже лая собак, обычных предвестников жилья. Полное безмолвие царило в Кандалакше.
Решили остановиться в доме Помориных, где хранился невод. Хозяйки не оказалось дома, и младший сынишка, Ванька, опрометью бросился разыскивать мать. Туляков сразу же куда-то ушел, а Двинской отправился в ямскую предупредить, что утром потребуется подвода.
В душной избе, пропахшей потом и кислятиной овчин, широко расставив колени, похрапывал на лавке дежурный ямщик. Пришлось ею разбудить. Зевая, ямщик нырнул в сени, и вскоре появился длинный, как жердь, помор, который отрекомендовался станционным смотрителем. Документ на право пользования станционными лошадьми был в исправности, и так как Двинской не мог толком пояснить, у кого он ночует, было решено, что подвода будет ждать у ямской избы.
— Крестной! Тятька просит в склянку керосинцу налить, — раздался за спиной Двинского голос подростка. — Вот те крест святой, отдадим, а то рыбаки собравшись, а коптилка аккурат вся выгорела… Ой, дяденька, назад обернулся! — обрадованно выкрикнул парнишка.