— Гал-ли-и! Гал-ли-и! — закричал он.
Кто-то ответил со стороны избушки, но Терентий не расслышал. По-прежнему стоя на коленях, он надрывался в крике:
— Иде-ет!.. Иде-ет!
Один за другим выскакивали из избы люди. Без шапок, без полушубков, в одних нательных рубахах бросились они к неводу. Прошла ли минута, как опустили сеть, а косяк сельди очутился уже внутри ловушки. Кто-то из рыбаков побежал обратно в избушку, чтобы одеться и принести одежду другим.
Вот они — самые радостные на промысле минуты! Терентий и Ерофеич, как два самых почетных рыбака — один по знанию рыбацкого дела, другой — по возрасту, — держа сачки наготове, встали у «иордана» друг против друга. Другие рыбаки равномерными движениями быстро подтягивали матицу.
Прозрачно-темная вода в «иордане» начала все сильнее и сильнее мутнеть. Вдруг на ней вздулись пузыри, и, теперь уже белесая, вода сразу закипела, искрясь тысячами блесток. Жадно смотрели рыбаки на усеянную пузырями теперь уже молочно-белую накипь. На поверхности бурлящей мути запрыгало множество дужек ярчайшего серебра. Сотни рыбок бились сейчас друг о друга на поверхности воды.
— Го-осподи благослови! — раздался певучий возглас Ерофеича. Сейчас он не казался, как всегда, замызганным старикашкой. Голос окреп, исчезла обычная суетливость» и внушительно строгим сделалось лицо рыбака.
— Благослови господи, — так же величаво ответил Терентий.
Прикладывая обожженные цигарками пальцы по очереди ко лбу, поясному ремешку, правому, затем левому плечу, оба они торжественно перекрестились, кланяясь на восток. Вслед за ними начали молча креститься остальные рыбаки. Лица у всех побледнели, глаза расширились, все глядели, не отрываясь, на бурлящий добычею «иордан».
— С богом, Ерофеич, — строго проговорил Терентий, уступая старику честь первому опустить сачок в искрящуюся серебром матицу. В воздух взметнулись блестящие полоски, и по снегу запрыгала сельдь. Рядом упали другие, а там — еще и еще…
Вот оно, долгожданное время! В настороженной тишине слышалось звонкое шлепанье рыбок. Подпрыгивала и билась друг о друга, искрясь и блестя яркой, как жесть, чешуею, еще не уснувшая сельдь.
Но недолго длилось счастье рыбаков! Много ли надо времени, чтобы двумя сачками вычерпать полсотни пудов? Вскоре по обе стороны «иордана» высились две небольшие кучи вялой сельди с израненными боками, без икры и молок.
— На обратном пути заблудились, сердешные, — горько усмехнулся Ерофеич, вновь превращаясь в суетливого старичка. — Кончилась путинушка, кормилица наша…
— Хоть свежей рыбки какой день на тоне поедим, спасибо и за то скажи, — в тон ему ответил Копа лев.
— Хоть в карманах ребятишкам принесем… покажем, какая такая сей год галли была! — истошным голосом закричал Пушкарев. Он нелепо расхохотался и вдруг повалился с размаху на еще трепетавшую рыбу. Дергаясь всем телом, бородатый мужик рыдал.
Все потупились: рыбакам стало совестно за товарища. Много же надо было выстрадать такому бородачу, чтобы реветь, как баба.
За время сидения на островке рыбаки жестоко изголодались. Теперь сколько бы ни поедали они сладких, промасленных собственным жиром рыбок, досыта не могли наесться. Потребовалась неделя, пока пресытились они «хозяйскими гостинцами» — так назвали трифоновцы улов, пришедший в утро отъезда Трифона.
Прошла неделя, но над решеткой не проплыло и десятка сельдей… Было ясно, что путина заканчивалась.
Началась распутица. На косогорах то тут, то там выглядывали наружу бурые пятна оттаявшей земли. Вокруг деревьев и камней с каждым днем все шире и глубже становились воронки, на елях нежно зазеленели кончики ветвей.
С робким жужжанием промелькнула муха, оживленная теплыми лучами солнца. Но больше всего о весне напоминала проезжая дорога, испещренная темными пятнами талой воды.
Трифоновцам приходилось ждать, когда хозяин пришлет лошадь за неводом. Впервые в жизни никому из них не хотелось поскорее попасть домой. Днем и бессонными ночами повсюду — в избушке и на берегу — только и слышался один разговор: чем же прожить год?