— А сколько же мы с хозяина убытку стребуем? — спросил Алешка у отца, лениво жуя опостылевшую рыбу.
— Сколько? Да столько, паренек, сколько ты назначишь, — съехидничал Ерофеич. — Ведь верно, ребята?
Рыбаки хмурились. Не было такого обычая, чтобы хозяин невода платил рыбакам за плохой улов. Нет такого закона, чтобы заставить хозяина возмещать покрутчикам убытки.
— Да нельзя же так! — чувствуя свою правоту, не успокаивался Алешка. — Пузан сам повел нас на проливы! Сам он и невод наставлял!
— А за неводом будто мы не по своей воле волочились? Будто он кнутом нас гнал? Верно ли наставил, плохо ли наладил невод, кому докажешь?
«Показать им луду… Показать, что ли? — до боли щипал себе бороду Терентий. — Ну, а толку что? Только потеряю две десятки, что Трифон о рождестве посулил, да навек лишусь его поддержки…»
И, опасаясь, что ему не выдержать молчания, Терентий толкнул дверь избушки, вышел и медленно побрел по льду.
У берегов на поверхности льда все шире и шире растекались лужи. Вначале они напоминали причудливой формы зеркала — так точно отражались на ровной поверхности луж желтоватые облака и голубизна неба с ослепительным кружком солнца. С каждым днем эти лужи ширились, сливались одна с другой, постепенно превращаясь в озерки. Когда ветерок пробегал по их поверхности, на огненной чешуе рассыпалось, горя и сверкая, великое множество солнц.
«Сказать или не сказать? — жмурясь от ослепительного блеска солнечной ряби, думал Терентий. — Сказать, так что получишь с артели? Смолчу, так на двадцать целкашей жратвой запасусь! А все-таки неладно молчать…»
Обдумывая, как же поступить, Терентий отошел от избушки и свернул в лес.
Был один из тех чудесных весенних дней, когда север кажется лучше юга. Теплый душистый ветерок покачивал блестящие лапчатые ветки елей. Одуряюще пахло смолой, вытекающей из стволов прозрачными и золотистыми, как мед, струйками. Лес неумолчно звенел, словно наступила пора летнего зноя. В воздухе слышались заглушенные расстоянием трубные звуки невидимых глазу журавлиных стай. Раздавалось гоготание гусей. Они летели под вечер совсем низко над лесом. Но больше всего голосов звучало в самом лесу. Отовсюду раздавался щебет, чириканье, посвистывание, неумолчные переливы журчащих под снегом ручьев…
Но Терентия не радовало оживление пришедшей весны. Сколько он ни обдумывал, так и не смог найти себе оправдания или набраться смелости, чтобы покаяться перед артелью…
Уже возвращаясь к избушке, он расслышал голосок Ерофеича:
Ну, ребятки, с чем пришли, с тем и домой пойдем! Вона хозяин и лошадь под невод шлет!
Действительно, на ослепительном снегу четким контуром чернела лошадь, розвальни и кто-то сидящий в них.
— Неужто сам, подлец, едет… Шею ему… братцы мои… наломаю! — скрипнул зубами Пушкарев.
— Не дурак он, чтоб самому ехать, — вздохнул Терентий. — Да и время ему теперь самое жаркое! Повсюду, поди, рыбу скупает.
Конечно, ехал не хозяин, а его племянник Серега. Боязливо переступая хлюпающими сапогами, мальчишка передал рыбакам хозяйский наказ: немедленно вытянуть невод и погрузить на сани.
— А рыбу куда денем! На льду бросить?
— Дяденька наказал бросить — дорога плоха, да и везти, почитай, нечего…
— Будто он ее видел? — всполошились рыбаки.
— А наднясь ночью подъезжал… Посмотрел, головой покрутил и назад поехал. Я с ним был…
— Побоялся, лембой, в избушку заглянуть… Знает, на ком вина.
— Скажи, Серега, но совести, много ль сей год рыбакам рыбы попалось?
— Хорошо шла, больше прошлогоднего…
— Во! — затряс кулаком Пушкарев. — В прошлогоднюю весну без двух десятков две сотни пудов мне в пай пришло. А теперь? Разве что в кармане принесешь? А я сам восьмой, шестеро ребят, один другого меньше. Чем кормить буду?
— Стребовать, рыбаки, с хозяина. — Алешка побледнел от волнения. — Его вина, пускай и расплачивается.
— Дяденька не велел на него серчать… Говорит, что в положение ваше войдет, — проговорил Серега, зябко переступая с ноги на ногу.
— Врет он, твой дяденька, — сердито крикнул самый тихий из всей покруты Копалев. — У моих ребят и то сапоги лучше, чем у тебя.
Мальчишка шмыгнул носом и всхлипнул:
— Дяденька меня не боится. Отец с матерью, поди знай, который год померли… А вас здорово опасается. Так и сказал мне: «Эка орава зла на меня. Всех, поди, придется умасливать!»
Озябший Серега остался в избушке греться и жарить для себя сельдь. Рыбаки пошли вытягивать невод. Вскоре, растянутый на козлах, он начал дымиться под лучами солнца. Дожидаясь, пока невод просохнет, рыбаки договорились дружно стоять друг за друга.