— Одним словом, сорвали сходку, — хмурился Туляков.
— Зачем сорвали, Михалыч? — пилостав внушительно оглядел присутствующих. — Шли мы к тебе и вели разговор, как организовать общество! Мы своих заводских всех знаем. Уж если Павлуха Морозов и Капитолина заговорили, они на этом не успокоятся, они заводилы надежные. Хороший толчок эта сходка дала. От разговоров к делу перейдем.
— Из Питера типовой устав общества вышлю, — пообещал Туляков. — Только бы губернатор разрешил! Тогда вам удастся легальные формы борьбы использовать.
Как и в первый раз, люди расселись вокруг костра. Беседовали об организации профессионального общества. Не всегда удавалось Тулякову удовлетворить любопытство своих слушателей. «Вот и сказывается сейчас отрыв от работы за время проклятой ссылки, — не раз думал он. — Эх, прислать бы сюда знающего человека для инструктажа».
Солнце успело описать на небе большую дугу, а оживленный разговор не прекращался — разве скоро на завод вновь заглянет такой собеседник! Незаметно для всех прошел этот день.
Расставаясь, Туляков заговорил о необходимости своего отъезда в Питер.
Со многими Туляков по-братски обнялся, а с Никандрычем горячо расцеловался. Не было той грусти, как при проводах Федина, когда все понимали, что их покидает человек, одной ногой уже стоящий в могиле. С Туликовым не прощались, с ним только расставались и то лишь на время…
С лица Васи не сходило горделивое радостное выражение — ему доверяли благополучие товарища Тулякова! Никандрыч поручил ему довести гостя до Сухого.
Судьба Тулякова была отдана в надежные руки. Ровно через неделю, в такое же погожее утро, он вышел с Николаевского вокзала на многолюдную Знаменскую площадь…
Вот он, долгожданный Питер!
Глава десятая
Нередко случается, что у человека вдруг нарушается порядок налаженной жизни и он теряет многое из того, чего с большим трудом удалось добиться. Вот такая тяжелая пора испытаний наступила для Двинского после возвращения его из Кандалакши.
До Сумского Посада Двинской добрался вечером… Утром он проснулся очень поздно. Встав, порадовался, что так хорошо выспался, что сейчас будет крепкий чай с горячими шаньгами. Предстояло любимое занятие — чтение накопившихся за полмесяца газет в тишине музея. Но не успел Двинской сделать и двух глотков сладкого, словно кофе, темного чая, как в комнату вошел урядник. Он не вытянулся, как обычно, во фронт у порога, а, широко расставив ноги и размахивая руками, развязным тоном объявил:
— Мировой судья велит вас немедля доставить к нему.
Двинской сразу понял, что перемена в обращении урядника означает надвинувшуюся грозу.
— Доставлять меня не надо. Это пьяных городовые доставляют в участок. Отправляйся и доложи, что допью чай и приду.
Но урядник не ушел, а еще более наглым тоном начал пояснять, что ежели сам мировой…
— Н-ну! — гаркнул Двинской, приподнимаясь со стула.
Это помогло — холоп втянул голову в плечи и исчез.
Двинскому уже не хотелось больше пить чай. Просидев в раздумье минут пять, он отправился в канцелярию мирового судьи. Тот, поблескивая пенсне, читал газету, облокотясь о стол, покрытый зеленым сукном.
— Вы заставляете себя ждать, — сказал он, иронически кривя тонкие губы. — Урядник давно вернулся…
— Бегать собачонкой в мою обязанность не входит.
— Но… в обязанность вашу входит сидеть безвыездно в Посаде, а вы пол месяца пропадали! — ехидно улыбаясь, погрозил мировой пальцем.
— Имею разрешение вице-губернатора.
— Предъявите.
Двинской нехотя подал документ.
— А что говорит этот документ? — и мировой протянул Двинскому лист плотной бумаги.
Это было распоряжение губернатора — отобрать у Двинского разрешение на объезд побережья Белого моря.
— Смею надеяться, что теперь вы будете паинькой сидеть на месте?
Тощее, словно иссохшее, рябоватое лицо мирового светилось торжеством. Двинской направился к дверям.
— Я не кончил! — задержал его мировой. — Кто дал вам право…
— Когда мировой судья начинает лепетать детские слова, вроде «паиньки», мне ясно, что его официальный разговор со мною окончен, а панибратство с ним мне не к лицу!
И, не дожидаясь ответа, мельком взглянув на озадаченного чиновника, Двинской вышел на улицу.
Итак, теперь приходилось быть «паинькой» и безвыездно сидеть в Посаде. Губернатор находился в приятельских отношениях с Александром Ивановичем. Изъятие разрешения он сделал, скорее всего, по прямому желанию скупщика.