«Не сам ли я на свою беду расхвалил мальчугана хозяину? — сокрушался старик управляющий. — Теперь, того и гляди, даст он мне пинка, и вылечу я под забор…»
Вдруг раздался осторожный стук, дверь приоткрылась, и кто-то баском спросил:
— Можно к вам?
Подталкивая друг друга, с шапками в руках в контору вошло несколько оробелых парней. Среди них был и Васька Бобров. Стыдясь полученного «родительского благословения» — огромною синяка под глазом, он старательно прятался за стоящих впереди товарищей.
Разговор был недолгий. Всех парней управляющий принял на работу.
На следующий день на завод пришли два наиболее почитаемых в волости богатея и посоветовали управляющему вернуть парней в село. На этот раз старик отказал — не хотелось ему кончать дни под забором.
Убедившись, что напуганного предписанием старика к рукам не прибрать, хозяева обратились к заводскому начальству пониже. С теми договориться оказалось легче.
Вначале вновь принятых парней раскидали кого куда. Но это не помогло, новичков взяли под защиту старые рабочие, помогая им освоить несложную технику. Тогда начались «дела» — за один день почти одновременно вышли из строя три пилорамы. В трех бревнах оказались вбитыми по самую шляпку барочные гвозди, а смена пил в раме требовала немалого времени, и простой сказывался как на количестве выработанной продукции, так и на заработке рабочих. Кроме того, за поломку пил рабочие платили штраф.
Вечером к управляющему пришел пилостав Иван Никандрович, старичок в круглых очках и с бородой клинышком. Приехав более четверти века назад на завод, он пользовался авторитетом у рабочих и уважением служащих. О чем говорил пилостав с управляющим, было неизвестно, но на следующий день вновь принятых парней направили на биржу укладывать доски. Трудно злому человеку навредить тем, кто складывает душистые доски в ровные ряды штабелей.
Глава вторая
На восточном побережье Беломорья, после братьев Ремягиных и кемского Антонова, Александр Иванович считался самым богатым скупщиком. Изворотливостью, хваткостью и бережливостью Александр Иванович удесятерил небольшое отцовское наследство. К деньгам, как говорят, идут деньги, и вскоре он стал известен всему Беломорью. Свои дела он вел осторожно, не зарываясь, умел ладить с конкурентами.
Хозяева тщетно старались выведать тайну его удачливости в скупке и перепродаже. Он как будто ничего от них и не таил, но все же заслужил репутацию «хитрющего» — никто не мог разгадать его сноровки в торговых делах. Александр Иванович сумел стать своим человеком на севере и занимал почетное место за столом даже таких архангельских богачей, как Мерзлютин или Монаков. Кроме того, хозяева знали, что он дружок не только архангельским миллионерам, но и самому губернатору, который почитался ими за наместника царя. Поэтому хозяева считали зазорным для себя идти к Сатинину по-обычному, в рубахе и жилете, когда там находился такой именитый человек. Приходилось надевать добытую из сундука праздничную одежду из дорогого заграничного материала, навек изуродованную бродячим портным. С приходом гостей к Сатинину верхние его горницы заполнялись странным запахом, напоминающим аромат фиалки — так пахли привозимые из Норвегии какие-то травы, применявшиеся в Поморье вместо нафталина.
Стриженые под горшок мелкие скупщики вначале косились на аккуратно расчесанную бородку Александра Ивановича, накрахмаленные манжеты, воротничок с нарядным галстуком, на модный покрой пиджака. Им удалось отучить его от курения при них, и в беседе со староверами он очень охотно объяснял это своим глубоким уважением к их «строгому чину жизни».
В доме у Сатинина хозяевам приходилось держать себя по-иному, чем у себя или на развеселой Маргаритинской ярмарке в Архангельске. Федор Кузьмич признавал в своем доме лишь две темы для разговора: о делах, если они давали ему прибыль или спасали от убытков, и о чем-нибудь божественном, на что он не жалел денег.
Следуя местным правилам приличия, собравшиеся принялись за молчаливый обряд чаепития. Закуска была обильна и многообразна — кладовые Сатинина всегда славились запасами. На столе красовались даже заграничные вина, контрабандой вывезенные из Норвегии. Сам Федор Кузьмич всю жизнь капли не брал в рот, но, уважая гостей, всегда ставил на стол напитки.