— Никого, Терентьюшка, в неволю не беру… А слово свое хозяйское вовек не переменю!
На следующее утро покрутчики уже всей артелью пришли к хозяину. Нарочно позевывая, тот нехотя вышел из спальни.
— Будто не звал вас, братцы? — сердито надувая щеки, насупился Трифон Артемьевич. — Коль насчет проливов, так уж дело решено твердо… Быть сей год моей снасти на проливах!
Хозяин с напускной скукой смотрел на встревоженных рыбаков. С ненавистью глядели рыбаки на опухшее после недавней пьянки лицо хозяина.
— А дай-ка нам на путину один из твоих неводов! — набрался храбрости Алешка. — Рыбой сполна, хозяин, уплатим.
Трифон Артемьевич с удивлением взглянул на мальчишку:
— Дурака, никак, Терентий, ростишь? Какой хозяин без себя даст невод гноить? — Нагнувшись к подростку, он сунул ему кулак под нос... - А такого невода не хошь?
— Измываешься ты над народом, Трифон, — не вытерпев, заговорил Ерофеич, самый старый в артели. — Видано ли дело, чтобы на проливы ехать! Что пользы от этого будет?
Пользы Трифону Артемьевичу от назойливого Ерофеича было мало: он постарел, стал слабосильным, но за интересы артели, как и в молодости, всегда стоял яро, и чаще других слышался его визгливый голосок. Хозяин решил освободиться от беспокойного старика и заодно припугнуть этим других покрутчиков.
— Тебе ли, заноза, учить меня? — шагнул он к старику. — Хватит мне терпеть твой язык! Всю артель завсегда встревожишь! Не беру тебя сей год к себе. Куда хошь катись!..
Было много волнения весь этот день в избах трифоновцев. Пойти с неводом Трифона означало согласиться на хозяйскую блажь, а не пойти — значит, упустить самый важный в году лов. Чем проживешь тогда до новой весны?
Письмо Двинского, в котором тот сообщал об отказе кандалакшских хозяев подписать ходатайство, Александр Иванович получил в Сороке. Хотя кандалакшские хозяева для съезда не имели существенного значения, но этот провал мог сильно повредить успеху дела. Узнают хозяева из соседних селений, что «кандалакшане съезда не признали», и, в свою очередь, не примут этого начинания… Сотни верст, отделяющие Сороку от Кандалакши, не смущали Александра Ивановича. Его давно тянуло побывать в этом, как он говорил, запретном для него крае, где хозяйничали Ремягины и Антонов.
Удивительной выносливости лошадь привычно понесла его легкие и удобные сани на север, в Шуерецкое. Пришлось сделать там остановку, чтобы заверить одного из Ремягиных, что торговыми операциями он заниматься не будет.
Торопиться было некуда, и потому Александр Иванович заезжал в каждое селение, не пропустил даже Гридино и Кандалакшу, стоявшие в стороне от тракта. На лошади добраться до этих селений было трудно. По совету поньгомского кулака Александр Иванович оставил своего Воронка и сани в Поньгоме, а сам поехал на олене, запряженном в кережки.
Александру Ивановичу не удалось встретиться с возвращающимся Двинским. Тот проехал Поньгому, когда скупщик был в селениях, где жили прославленные зверобои, промышлявшие тюленей и белух. Собирая в каждом селении хозяев, скупщик втолковывал им, какую выгоду принесет съезд в борьбе с норвежскими рыбопромышленниками.
До Кандалакши Александр Иванович добрался не скоро. Лихой Воронок остановился у дома Трифона Артемьевича и, напуганный гвалтом в доме, настороженно повел ушами. Александр Иванович опустил высокий воротник оленьей дохи и, вслушиваясь в озлобленные выкрики, вылез из саней. Вдруг распахнулась входная дверь, и в клубах пара и табачного дыма на улицу выкатилась толпа, бесстрашно клявшая на чем свет стоит «окоянного кровопийцу», желающего погубить их семьи.
Александр Иванович взошел на крыльцо, на ходу достал электрический фонарик, чтобы не запутаться в темных сенях. На кухне никого не было. Сбросив тяжелую доху на лавку и повесив шубу на гвоздь, он вошел в горницу. Из второй горенки вдруг раздался выкрик:
— Моя снасть! Што хочу, то и делаю! Хошь на льду расстелю! Моя воля, хозяйская!
Александр Иванович отворил дверь и увидел в грубо сколоченном кресле тучного помора.
— Кого это еще лешак несет! — закричал помор, стуча кулаком по ручке кресла. — Это что за птица такая!
— Я не птица… — с усмешкой заметил Александр Иванович и назвал себя по имени, отчеству и фамилии. — А заехал я к вам о съезде промышленников поговорить.
Трифон Артемьевич злобно оглядел невысокую фигуру в пиджаке. «Приказчик какой-то! — решил он. — Был бы хозяином, так сюртучишко бы надел, был бы барином, так косил бы мундир! А этот в кургузом пиджачишке… Видать, норовит на ночлег прибиться да нажраться досыта».