— Дозвольте, почтеннейший, — не вытерпел священник, — подняться старикам с коленок?
— Батюшка, — удивился Александр Иванович, — да разве я их на колени ставил?
Толстяки не без труда поднялись, по Fie посмели ни сойти с места, ни сесть.
Немного потребовалось времени, чтобы с помощью догадливого священника Трифон Артемьевич сделался самым ревностным сторонником съезда. Великой милостью для него прозвучало согласие Александра Ивановича посетить через час его дом, куда надлежало собраться и всем хозяевам Кандалакши.
Вечером четыре владельца снастей поставили подписи на чистом листе бумаги. Однако в знак того, что провинившийся лавочник все же не получил полного прощения, Александр Иванович отказался у него ночевать и отлично выспался на поповских перинах.
Глава пятая
Недели две спустя вороной конь мчал Александра
Ивановича из Сороки в сторону Сумского Посада. На крутом повороте Воронок сшиб оглоблей какого-то пешехода. Александр Иванович остановил лошадь. Пострадавший был посажен в сани.
— Я тебя где-то видел? Ты по прозвищу Цыган? — чуть прищурясь, спросил его Александр Иванович.
Морщась от боли, Егорка утвердительно кивнул головой и сказал, что поручение выполнил.
— Помню, помню. Ты еще обнову нес? Ну как, удалось жениться на богатенькой?
Вскоре Александр Иванович узнал о горестной женитьбе Егорки на дочери Мошева.
— Значит, это ты мошевскую дочку самокруткой увел? Говорили мне, говорили. А денежки тю-тю? — добродушно посмеивался Александр Иванович, не без удовольствия глядя на красивого парня. — И Двинской не помог? Придется, пожалуй, мне вмешаться в это дело? Помолчи пока, авось что-нибудь да придумаю.
И Александр Иванович действительно придумал. На следующее утро Егорка пошел к Мытневу, с давних пор заклятому врагу Мошевых, и предложил взять Настю на работу. Богач держал работника и работницу, но чтобы взять в услужение дочь самого Мошева — не жаль было и денег… Егорка отказался от торопливо всучиваемого задатка и посулил на днях прислать жену. Мытнев не мог удержаться от похвальбы: мошевская дочь нанята им в казачихи! Тотчас его соседка — рыхлая Родионова, кума Мошевых — бегом бросилась к старику. Тот спокойно прихлебывал с блюдца дымящийся чай.
— Новая беда у тебя, Кузьма Степаныч, — забывая перекреститься и сделать поясной поклон образам, слезливо начала она еще с порога. — Подумать только! Настюшка-то в поденщину к Мытневу нанялась!
Красное лицо Мошева сразу посерело, с трудом собирая силы, он прошептал:
— Не пойму, чего говоришь? — и на лице его задрожали морщины. — Не пойму, кума…
— Говорю, мошевска доченька в поденщину к Мытневу поступает!
Блюдце выскользнуло из толстых пальцев и со звоном кусками разлетелось по полу.
— Ты не смейся, бога ради, Лукерья Федоровна, — бормотал старик, лязгая зубами, — разве не в ладах мы с тобою всю жизнь…
— Оттого-то и прибежала, себя не жалеючи, — простонала старуха, опускаясь на стул, — ноги от пережитого еле держут. Ужели, батюшка, допустишь такой страм? Свой честной род…
— Не допущу! Не допущу!.. — Мошев забарабанил кулаками по столу. — Не бывать Мошевым в батраках у Мытневых! Беги ты, старая дурища, — затряс он головой в сторону жены, крестившейся от испуга, — сейчас же зови еретиков ко мне. Господи, да за что это кары такие? — взмолился старик, падая на колени и колотя лбом о край стола. — Господи, что за испытания такие? Я ли в чем перед тобою согрешил?
Старуха Мошева застала молодых дома. Егорка едва удержался от торжествующего смеха, глядя, как она жадно хватала беззубым ртом воздух.
— Никак бежала, тещенька? — спросил он, стараясь принять удивленный вид. — Не беда ли какая, спаси господи, приключилась? Здоров ли Кузьма Степ…
— Идите, молодые… к тестю, — зашептала старуха, с трудом переводя дыхание. — Кличет… кличет! Немедля идите… Дайте только самой доплестись… во весь дух неслася! Ой, сердечушко-то колет!..
Дарья встала и, кланяясь на восток, начала шептать молитву. Наступило долгожданное «прощение».
Нарушая традиционный порядок, Мошева не сдержалась, преждевременно расцеловала плачущую от радости дочь и троекратно обнялась с зятем и Дарьей. Когда старуха отправилась домой, молодые принялись торопливо переодеваться в праздничные наряды.
По обычаю молодоженов, они вновь пошли но середине улицы, взяв друг друга за руки. Теперь их не волновали надоедливые вопросы: «Не прощаться ли идете, горемычные? Ну, дай-то бог милости, авось прощены будете! Уж сколько раз ходите-е!»