Егорка не пробежал и трех верст, как позади него раздался скрип тяжелых саней.
— Здорово, Кузьма Степаныч, — поздоровался Егорка с Мошевым, соображая, под каким бы предлогом попасть к старику в сани.
Тот мотнул головой и проехал мимо него.
— Кузьма Степаныч! — выкрикнул вдруг Егорка. — Лександр Иваныч что мне сказал…
Мошев тотчас остановил сани, и Егорка уже без приглашения примостился на облучке. Они проехали версты две, пока Егорка пространно рассказывал о своей встрече со скупщиком.
— Слышал я про затею Лександра Иваныча, слышал, — чем-то недовольный, проговорил Мошев, — он ее затевает, значит, и прибыль ему будет. А вот нашему брату, рыбаку-хозяину, то ли холодно, то ли горячо — никак не разберешь! Смекаю, что в убыток, иначе чего бы скупщику так хлопотать?
Старик остановил лошадь. Егорка без слов понял — надо слезать.
— Матке скажи, что везу пряжу, завтра заходи за ниткой, и пусть она за вязание зараз примется. Плата прежняя.
Парень соскочил. «Вот жадюга, лошади жалеет, нет чтоб еще маленько подвезти! А за вязку норовит гроша лишнего не передать. Все на Федюшку копит. Поди-ка, и Настюшке знатное приданое припас?»
Егорке вспомнились взгляды девушки, пугливо отводимые от его лица, когда он настойчиво смотрел на нее. «Вот Марфушка Федотовска, хоть час какой на нее гляди, а лица не отвернет, ровно не парень, а баран какой на нее смотрит. А Настюшка — та не то… Она вспыхнет, потупится, она чувствует…»
Не заходя к себе, Егорка отправился в хоромы Федора Кузьмича Сатинина. Одинокий старик выстроил дом поодаль от односельчан и, несмотря на скупость, крышу покрыл самым дорогим железом. «Може, все селение погорит, а уж моя крыша ни в век не запалится», — повторялись в селе хвастливо сказанные им слова. Егорка в его доме никогда не бывал — в дом такого именитого земляка беднота без зова не входила — и сейчас с детским любопытством шел к богачу.
Войдя в сени, ярко освещенные фонарем, Егорка решил воспользоваться случаем и пробраться в верхний этаж, об убранстве которого среди бедноты ходили сказочные слухи. Но едва он шагнул по лестнице, любуясь ярко-голубой краской, которой была окрашена обтягивающая стены парусина, как откуда-то выскочила работница Сатинина Феклуша.
— Куда это ты, лембой! Кто тя вверх кличет? — закричала она. Однако, узнав парня, сразу понизила голос: — Егорушко, — торопливо подалась она к нему, — родимый мой… ты к кому?
Сердитый окрик обидел Егорку и, поворачиваясь к девушке спиной, он сухо ответил, что Александр Иванович дал поручение к хозяину.
— Не велит хозяин народ наверх пускать, — виновато зашептала она, — постой гут-то…
Работница робко положила ему ка плечо руку, но парень сбросил ее. Вздыхая, девушка пошла звать хозяина.
Сатинин вниз не спустился, но и парня наверх не позвал. Он вышел на лестницу и задал Егорке всего три вопроса, и, отвечая на них, Егорка высказал все, что должен был передать.
— Ну, спаси тя хосподи за добрую весть… Феклушка! — визгливо крикнул старик, хотя она стояла тут же. — Проводи-ка Егорушку. Парень к нашим запорам не бог весть как привык.
Девушка шмыгнула за входную дверь и порывисто прижалась к Егорке, но тот грубо оттолкнул ее.
— За зря топчешься, — проговорил Егорка и, чтобы пояснить, что прежних отношений с ней не возобновит, добавил обидное для чести девушки слово.
Точно спасаясь от удара, Феклуша метнулась за дверь.
— Спасибо, что хоть концы валенок своих показал, — бормотал Егорка, торопливо шагая по улице, — а приедет Лександр Иваныч (припомнил парень один из приездов скупщика) — старче сам на крыльцо, ровно мальчишка, выскочит. Знать, богаче тот старика.
Свернув с тракта, Егорка через узенький переулок вышел на улицу, по обеим сторонам которой тянулись избы поплоше. Свою лачугу парень увидел издали. Одна стенка прогнила сильнее других, изба привалилась набок, и навес крыши высовывался вперед, словно выглядывая из ряда других построек.
Хотя света в окнах не было, Егорка знал, что мать дома. Спасаясь от холода, проникавшего через щели прогнивших стен, она с наступлением темноты забиралась на теплую печь и до утра оставалась там. Передав матери наказ Мошева, Егорка зажег коптилку — трехлинейную лампу, на которой ради экономии керосина не было стекла, — и стал торопливо надевать обновку. От его движений огонек коптилки дрожал, и тень Егорки — громадная и нелепая — дико металась по стенам тесной избы.