— Феклушка-а! Самоварчик поставь-ка-а! — звонко закричал старик. — А вы, гостюшки, поскучайте маленько, пока в кладовую схожу.
Гости разделись внизу и не спеша стали подниматься по лестнице. Егорка почтительно разглядывал стены, обитые парусиной, закрашенной голубой масляной краской. Стены в комнатах второго этажа, по городскому обычаю, пестрели узорчатыми обоями. Обитая дешевым бархатом мебель выделялась резкими пятнами в светлой комнате с потолком, оклеенным глянцевитой белой бумагой. На стенах блестели золоченые рамы покоробившихся от сырости портретов царей, архиереев и генералов. Два угла комнаты занимали вызолоченные иконостасы, разукрашенные гирляндами бумажных цветов и освещенные двумя неугасимыми лампадами.
— Словно в игуменских покоях. — Мошев с завистью оглядывался кругом. — Бывал я в таких! В Палеостровском монастыре трижды гащивал, а в молодости позван был к самому ключарю Соловков… Вот, к примеру, в Андрусовой пустыни у игумена совсем не богато и не сравнить с крестьянской…
— Праведные твои слова, крестничек, — неслышно ступая по домотканным половикам, подтвердил хозяин. — Тут как-то отец миссионер у меня ночевал, так на прощанье сказал: «Утречком проснулся и думаю — ай чудится мне, никак в игуменском покое лежу?»
Сатинин не носил черного полукафтана, в какой облачались обеспеченные старообрядцы. У старика было еще много дел с мирскими… Год за годом откладывал он тягостный обряд «исправления», все еще не решаясь стеснить себя множеством ограничений. Он был в белой рубахе с голубенькой вышивкой на вороте, рукавах и подоле, в серых валенках и белых в голубую полоску домотканных штанах. Старец словно светился. Такое впечатление усиливала белая расчесанная пушистая борода и курчавые серебристые волосы, обрамлявшие благообразное лицо. Весело, как у молодого, поблескивали ясные глаза.
«Экий радужный хозяин, — злился Егорка, робко поглядывая на богача. — И завсегда-то он такой беленький, чистенький да радостный. Не мудрено — всю жизнюшку в тепле и в достатке».
— Сейчас, милаи, лакомства припасу. — И, положив на стол нарезанную ломтями семгу, Сатинин не по возрасту проворно снова вышел из комнаты.
— В доме то, кажись, две дюжины кладовушек у крестного, — вполголоса многозначительно проговорил Мошев. — И каждой своя доля назначена. Уж треску рядышком с дегтем или с медом не положит… Что в подвал, что на низ, что сюда, а что и на чердак. Всему свое место. Бо-ольшой хозяин! О-ох, большой хозяин!
Вскоре Федор Кузьмич принес две вызолоченные тарелки: на одной были мятные пряники, на другой — большой кусок разноцветной слоеной помадки.
— Зря, крестненький, хлопочешь, — произнес Мошев, не отрывая глаз от дорогостоящей и очень любимой им мессинской помадки. — Стоим ли таких баловств?
Как же, крестничек? Ведь ты-то у меня с первого спаса не был! А добрый молодец и в помине у меня не гащивал!
Глаза и не тронутые старческой желтизной зубы Сатинина остро блеснули в улыбочке: «У меня, мол, таких гостей, как Цыган, чего-то не бывало». Гости поняли эту насмешку, но сделана она была мягко и почти ласково. Хозяин опустился в бархатное кресло и весело проговорил:
— Вкушайте пока прянички, родимые, а самоварчик враз поспеет.
Некоторое время все сидели молча. Хозяин лукаво посматривал на гостей бойкими, все понимающими глазами. Мошев хмурился и усиленно жевал пряники, У Егорки холодели руки и пересыхало во рту. Ему было не до лакомств. Надо было говорить о деле, да как начнешь?.. Хозяин пришел на подмогу:
— Спаси бог, милаи, что зашли погостить! — и он остановился, дожидаясь ответа.
Мошев переглянулся с Егоркой. Тот, побледнев, испуганно заморгал.
— По делу, крестный, пришли, — заговорил Мошев, торопливо проглатывая кусок, — не стали бы за зря утруждать тебя гостьбой.
— Ну? — притворился удивленным Федор Кузьмич. — Не в покрутчики ли ладишь мне зятька своего?
Хотя эти слова были сказаны ласково, но обида больно, как плеть, хлестнула по самолюбию Мошева: «Моего зятя в покрутчики хочет брать?!» Егорка побледнел еще сильнее. Мельком взглянув на хозяина, он увидел, что тот как будто беззаботно, но на самом деле очень настороженно рассматривает лица гостей и по-мышиному быстро обкусывает мятный пряник.
— Не в покрутчики, крестный, — багровея, тяжело задышал Мошев, — хочу Егорку в люди вывести… Помоги, под мое слово, с силами собраться.
— Милай, да чем я смогу? Феклушка-а, а Феклушка-а? Да самоварчик когда да-ашь? Лентяйкой экой уродилась, прости меня господи, — с огорчением пожаловался он вполголоса гостям и тут же закричал опять по-мальчишески звонко: — Гостюшки уж соскучились, а она, как на грех, не думает…