— Помоги средствами, — пояснил Мошев, — мы в три срока с накладными тебе вернем.
Старик словно обрадовался и весело засмеялся.
— Крестничек, да милай мой, а Митьку Воронова помнишь?
Мошев озадаченно взглянул на повеселевшего старца.
— Чего-то словно матка не раз поминала… Да не помню, про что?
— Мал еще ты был, пожалуй, в сосунках. Батюшка твой тогда еще крупными делами ворочал. Митька Воронов, вишь, у твоего отца в работниках служил. А была у покойника в работницах какая-то девка, кажись, Апросинья? Не помню уж сейчас точно, как ее величали… Дарьюшка, поди, се помнит: аккурат они вместях затем в становищах по командам мыкались, — оживленно рассказывал Сатинин. — Ну, не будем плохим покойного поминать, а скажем, всем буде понятно, — захотелось твоему батюшке побыстрее повенчать ее от страма… Митька, видать, не дурак был, да и разори твоего батюшку на всю снасть. Захотелось, значит, самому хозяином стать. Тоже ведь баял: «С возвратом о первую вешнюю пору». Ну, а господь по-иному судил! Погодушка-то на море как пала, как пала, тяглец да весельщик со всей снастью на дно и ушли (старик перекрестился), а Митька уж незнамо как уцелел… Вот и вернулся Митька домой гол как сокол! Батюшка твой говорит ему: «Да чем же ты, еретик, теперь со мной расплатишься?» А тот, прости господи, за слова непристойные, мигом спустил с себя штаны и говорит: «Хошь — ремешком отстегай, а хошь — так прости». Вот какая притча, крестничек, случилася… Поняла, милаи?
Гости молчали. Егорка от наступившей слабости повалился на спинку кресла. Ему казалось, что оно качается под ним. Рухнула последняя надежда вырваться из бедности.
— Слушай, Федор Кузьмич, — хрипло заговорил он, запинаясь и не смея поднять глаз, — не бойся. Верное будет дело… Не всякая шпека каждый год тонет.
— Случай на случай не найдет, паренек, — хитро подмигнул Сатинин. — А вдруг божье попущение будет? Тогда что?
— Дай в люди выйти! — Егорка поднял на него глаза, полные слез. — Ведь на тебя одна надежда, бог поможет и…
— Бог-то бог, да сам не будь плох, — тихонько засмеялся хозяин. — Умная поговорочка, еще стариками сказана. Ой! Да не во грех буде мне!
Сатинин торопливо вскочил, подошел к иконостасу и набожно поцеловал сверкающий серебром крест. Затем вернулся назад и чинно сел в кресло.
— Мне ли, старичку убогому, — развел он сокрушенно руками, — капиталами рисковать?
— Не заметишь, как вернутся деньги назад, — уговаривал Егорка, — а меня человеком сделаешь.
— Не трать, паренек, слов жалких. Не девушка я, не тронут меня слезы… Нет у меня капиталов для тебя! Горе случится, так и полтинника за избенку твою не получишь!
Хмурясь, в комнату вошла работница с самоваром, рябая и нескладная, — старик никогда не нанимал в дом красивых батрачек. Сатинин оживленно захлопотал, разливая чай. Накладывая мед в стеклянные блюдечки, он приговаривал:
— С медком, гостюшки, с медком пейте, да пряничка не забудьте! Душистые прянички, мятные, сладенькие…
Не весело было гостям слушать болтовню щедрого на угощение хозяина. Тот все время говорил о своем хозяйстве, словно нарочно хвастаясь завидным обилием. Не допив чашку, Егорка поднялся с кресла. Мошев недовольно нахмурился. Отложив блюдечко с недоеденной любимой помадкой, он тоже поневоле встал.
— Гостюшки, да еще чайку! — забеспокоился старик. — Разве медок не сладок или пряничек черств?
…Выйдя на улицу, Егорка посмотрел назад. У крыльца стоял Сатинин и чему-то улыбался. Посещение незваных гостей на весь день доставило старцу тихую радость. «Принял я их по-честному, по-благородному, с угощением, а вот на опасное дело не пошел и капитал свой уберег от риска. Ну, как тут себя не порадовать?» Проворно убежав в свой дом, Федор Кузьмич стал маленькими глоточками отпивать ароматный чай, в меру подслащивая его медком…
— Что ж теперь делать, Кузьма Степаныч? — прошептал Егорка.
Мошев промолчал. Надежда на Сатинина не оправдалась, а гнуть спину перед другими богачами старик не хотел. Ходить по дворам да просить взаймы было стыдно — все знали, что в архангельском городском банке у Мошева лежат немалые деньги.
Егорка опять робко повторил свой вопрос. Рухнули все надежды, и теперь такая растерянность охватила парня, что скажи ему кто-нибудь: «Прыгай в прорубь — все для тебя кончено!» — он, такой жадный и ненасытный к радостям жизни, не задумываясь, нырнул бы под лед.