Слезы повисли на ресницах Егорки, но он попытался улыбнуться:
— Давай… хоть пополам!
«Вот яркий образец рыцаря наживы, — подумал Двинской, — вначале четвертную посулил, а теперь и пятисот не жалеет! Понимает, что лучше пятьсот потерять, да зато столько же назад вернуть. Ему хочется плакать, а он улыбается, чтобы не показать своей беспомощности. По таким типам можно хорошо душонку хищника изучить!
Егорка молчал, заискивающе поглядывая на всезнающего Доку.
Двинской поднялся со стула:
— Нет, Егор, не помощник я в твоем деле, грязное оно… Иди…
После ухода Егорки Александр Александрович закрыл дверь и задумался. Из оцепенения его вывел тревожный звон колокольчиков — мимо окон музея промчалась тройка исправника. В санях, втянув голову в бобровый воротник, сидел фон-Бреверн, а рядом с ним — закутанная в меха женщина. Позади них виднелись поставленные боком два чемодана, ярко-желтая фанерная коробка и кожаный баул.
«Ей-богу, исправник свою стерву куда-то сплавляет», удивился Двинской.
В самом деле, на добытую от Егорки тысячу фон-Бреверн избавлял себя от смертельно надоевшей ему Софи Блюмкорс.
В районе Сороки начинало заметно теплеть. Старики, хмуро поглядывая на своих домочадцев, все чаще и чаще вылезали из теплых изб на улицу, к чему-то присматривались, прислушивались, медленно бродили по склону речного берега и даже уходили в лес.
Случалось, что старожил, занятый таким таинственным делом, встречался с другим стариком.
— Примечаешь, Зосима Фролыч?
— Как не примечать, Савватий Миколаич, и ты, чай, смекаешь?
— Смекаю, смекаю помаленьку.
Старики расходились, и на обратном пути кто-нибудь из них обязательно заглядывал к другому.
— Заприметил ли, Зосима Фролыч, с какой стороны ветер? Ворона-то как кричит?
Оба понимающе кивали головой.
— Снег через дорогу переносит, — шепотком, как будто тая от кого-то секрет, добавлял Савватий, — это примета верная-а-а, крута весна будет…
— Хосподь с тобой! — Зосима сокрушенно разводил руками. — Будто не приметил ты, каки воды? Помяни меня, еще льду стоять…
— Ой, ошибсе ты, Зосима Фролыч.
— Не ошибсе, Савватий Миколаич. Помяни мое слово!
Разойдутся рассерженные друг на друга старики и не один раз, даже ночью, озабоченные, выйдут из дома во двор. Но вот наступит, а затем пройдет весна, а старики, встречаясь, еще долгонько будут поминать, кто же из них ошибся. При случае оказавшийся правым пренебрежительно скажет о другом:
— Не шибко знаткой… Во какой случай был, — и неторопливо, со множеством отступлений, поведает об ошибке земляка.
Так из года в год, из поколения в поколение старые поморы всего Беломорья следили за приходом весны. Много суе верного было в приметах, но в то же время много верных и правильных наблюдений накапливалось веками у рыбаков. Но едва ли не самым надежным признаком наступления весны было появление утомленных «вешняков», идущих из разных селений Беломорья к Мурману.
Конечно, такие партии мурманщиков не останавливались у богатого лавочника Трифона Артемьевича. Тому и без них было много хлопот или, как он говорил жене, убытков по горло. К его дому подъезжали только покойные, увесистые сани. И, подчиняясь законам поморского гостеприимства, Трифону приходилось покорно кормить и поить проезжающих хозяев.
— Нет горестней доли, чем на проходной дороге жить! — каждую весну сокрушался Трифон. — Это же не дом, а постоялый двор! Всех-то благотвори задарма, да еще ручку жми стервецу и благодари, сам не зная за что! Переехать бы куда, что ли?
Но проходили эти тягостные для него недели, и Трифон забывал о своем решении переехать подальше, чтобы спастись от разорения.
Поморы, идущие на Мурман, всегда останавливались в приземистых избах бедноты. Рыбаков встречали, как родных, а хозяйка всегда топила баню — испытанную исцелительницу помора от всех недугов на свете.
Распаренные, в одном нижнем белье сидели затем гости за самоваром. Хозяин до одури курил их табак и, благодушествуя, слушал рассказы о том, какие происшествия случились в истекшем году.
В числе главных новостей этого года были рассказы о сказочном превращении заугольника Егорки Цыгана в большие хозяева.
Всем было понятно, что округлился он благодаря Настюшкиному приданому и что хозяйничает теперь на деньги умершего Лукьянова. Нет ничего сказочного в том, что красивый парень женился на богатой невесте и вместо непонятливой в делах старухи взялся за хозяйство покойного. И все же это казалось неправдоподобным.