— А что вы хотели узнать?
— Я собирался начать с самого элементарного — предполагал записать ход их стачки. Как она началась, кто именно и что предпринимал, словом, установить четкую картину событий. И, представьте себе, всюду наталкивался на стену! На все расспросы одни отвечали: «Служащие больше знают», а другие говорили: «Не знаю», и все! Кое-как выяснил, что большим авторитетом пользуется там пилостав Никандрыч, этакий живой старичок с бородкой и в больших очках. Масса обычно считает таких за мудрецов. Я — к нему. Он целый день проманежил меня, зачем-то поясняя, как надо точить пилы, и показывая их действие в рамах. Итог для меня оказался печален. Черт знает, как случилось, но рукав на шубе пострадал! А она денег стоит! На следующий день я пришел к нему на дом. Старик сказал, что он болен, и попросил добыть лекарства от головной боли… Как мальчишка, я сам, вы понимаете — я сам! — побежал доставать порошки, надеясь этим вызвать у него добрые чувства. Прибегаю, а его дома нет! «Не дождался, — говорит дочь, — ушел к кому-то». Верите или нет, но, клянусь вам, я потерял на него пять дней и все попусту! А вчера вечером…
«Историк» запнулся и замолчал, усиленно протирая пенсне. Двинской настороженно взглянул на него и только сейчас заметил, что у него очень близко поставлены глаза и в них мерцает какая-то неуверенность.
— Что же случилось?
— Не знаю, как и рассказать, — после некоторого молчания проговорил гость. — Только я вошел к нему, как старик нагнулся, вынул из-под лавки крепкий шнур, обмочил в рукомойнике, натер мылом и стал мастерить петлю. «Зачем это вам?» — спрашиваю. «Дожидаюсь товарищей, чтобы провокатора повесить. Нас недавно предупредили, что вот-вот он появится…» Вот и разговаривай с такими!
— Но все же, каковы ваши записи о заводе?
Гость добыл из портфеля папку, из нее — объемистую рукопись и, сокрушенно покачивая головой, показал последнюю страницу. Кроме красиво выписанного заголовка «Сорокские лесопильные заводы братьев Беляевых», на странице ничего не было.
«Испугался, голубчик, значит, не зря! Если совесть чиста, так чего бы пугаться?» — думал Двинской, поглядывая на встревоженное лицо гостя. И вновь чувство радости охватило
Двинского при мысли, что именно он вовремя предупредил рабочих об опасности.
Вечером гость прочитал Двинскому свои записи об отдельных колониях ссыльных, о просуществовавшей месяца два коммуне, в кассу которой вкладывались все добываемые членами средства, и о многом другом…
Двинской лег на койку и, закрыв глаза, слушал чтение. «Историк» читал страницу за страницей. «Вот кривое зеркало, — думал Двинской, чувствуя, как накипает раздражение к чтецу. — Прочтут люди его книжку и подумают, что ссыльные только и занимаются, что самообслуживанием. — Он внимательно посмотрел на сдавленный узкий лоб гостя, близко поставленные глаза и, как у грызуна, два крупных передних зуба. — Приедет этакий субчик на место поселения и тотчас поднимает суетню вокруг устройства личных бытовых нужд».
— Послушайте-ка, а про население есть у вас что-нибудь?
«Историк» озадаченно помолчал.
— Так я же зарисовки читал! — недовольно пробормотал он. — Конечно, у меня кое-что еще есть… Но я уже сорвал голос… Давайте отдохнем лучше. Поспим…
На следующее утро Двинской проснулся первым. Он зажег лампу и, давясь холодными остатками каши, стал перелистывать тетрадь, исписанную мелким и аккуратным почерком.
Между страницами о северном пейзаже, где автор грустил о том, что «в темно-бурых водах не отражается ни ласка нежной весны, ни пышущие красотой знойно-томительные дни южного лета», был вложен листочек с заголовком: «Еще один с.—д.»
Из записки можно было понять, что бывший учитель Костромской губернии отказался дать военную присягу. Будучи арестованным, он сделал письменное заявление, что не может дать клятву служить верой и правдой царю, считая его злейшим врагом народа. Пока в Архангельске велось следствие, он сбежал, был пойман около Вильно и возвращен в Архангельск, но вновь сбежал оттуда. Пойманный вторично учитель был разут и заключен в казарменный карцер. Куском стального напильника он выпилил оконную решетку и вновь бежал, на этот раз без сапог, сделав мелом на стене камеры надпись: «Разрешаю с горя пропить мои сапоги».
Двинской внимательно перечитал листок и задумался, пытаясь себе представить облик этого человека.
Гость шевельнулся и приподнял голову, моргая подслеповатыми глазами.
— Вы не спите, коллега?
— Какая интересная у вас запись о человеке сильной воли. О костромиче, отказавшемся присягать… Чудесный человек!