«И это он называет «лирикой народа»! — От возмущения у Двинского перехватило горло. Он не стал читать дальше и взглянул лишь на последние строки:
«Счастье, что я при нем не добрался до этих листков. Я бы этому идиоту, пожалуй, морду набил».
За стеной послышался хруст снега, и раздался визгливый голос недавнего гостя:
— Я принужден требовать вывести меня на дорогу… Я не могу ее найти!
— Требовать нельзя. Можно только просить. Я вас выведу, по при условии, что вы будете молчать всю дорогу.
После длительного молчания с улицы раздалось бормотание:
— Это требование меня унижает, но я вынужден согласиться и принять столь оскорбительный ультиматум.
И действительно «историк» терпеливо молчал весь путь. Однако, когда Двинской подвел его к тропинке, он не выдержал:
— Поверьте, что воспоминания о нашей встрече будут мне очень неприятны. Я так много слышал о вас…
— Это неважно. Существеннее, что вашу рукопись даже ваши хозяева не напечатают — ведь вы так и не выслужились перед ними? А висеть в петле вам, видимо, придется… Народ таких прохвостов не прощает!
Посещение незваного гостя оставило у Двинского неприятное раздражение, и, чтобы избавиться от него, он до темноты бродил на лыжах по взморью. Это и утомило, и успокоило его. Вечером он долго читал хорошую книгу, она называлась «Жизнь знаменитых людей». В ней было немало рассказано о тех сильных волей людях, которые ставили себе ясную цель в жизни и после упорной борьбы со всеми трудностями добивались успеха. Двинской не раз ловил себя на том, что сравнивает себя с героями повествования. В эту ночь он не видел во сне Веруньки, не просыпался и впервые за десять суток выспался на славу.
Бодрым и жизнерадостным, нахлобучив долгоушку и накинув на плечи куртку из моржовой шкуры, рано утром шагнул он за порог избушки. Зеленовато-голубое небо и неправдоподобный розовый снег светились такими нарядными красками, каких Двинской никогда раньше не видел. Солнце только что оторвалось от горизонта, и тысячи разноцветных искр мерцали и блестели на снегу.
Восторженно глядя на бесконечную ширь взморья, Двинской присел на обрубок дерева. С особой болью вспомнилось, что совсем недалеко живут люди, подавленные нуждой, зажатые в тиски нищеты, которым должно помочь.
Двинской решил преодолеть все трудности, во что бы то ни стало раздобыть невод и, наперекор Александру Ивановичу, “все же организовать промысловую артель. В успехе задуманного предприятия у него не было никаких сомнений…
Глава седьмая
Дяденька Лександра Лександрыч, пишет вам Oлешка, Терентьев сын. Мы все живы и здоровы, того и тебе желаем. А еще, дяденька, пузан Трифон совсем задурел и велит бате на проливах ловить, а сам знаешь, чего там уловишь? Через это батя и все рыбаки голову потеряли, батя зубами по ночам скрипит, аж страх берет, а мамка совсем извелась и нам говорит: ваш батька скоро вовсе рехнется. Про тебя говорит, что ты Дока и все знаешь-понимаешь, так не могешь ли ты пузана Трифона в ясное сознание привесть?
Олешка, Терентьев сын.
Ответ дай незамедлительно, а то батя совсем рехнувшись от горя».
Буквы первых строчек были старательно выписаны, но затем Алешка, видимо, стал торопиться, и продолжение письма состояло из каракулей — одна буква налезала на другую. Двинской вспомнил сына Терентия, Алешку, шустрого и понятливого паренька.
— Помощи просит! — прошептал Двинской. — Для подледного лова требуется только снасть, но где, где ее взять?
Александр Александрович приучил себя безропотно переносить лишения, как бы они тяжелы ни были. Самым тяжелым было сознание своей беспомощности. В эти мучительные минуты Двинской готов был решиться на продажу своих вещей, чтобы купить невод. Но велико ли имущество у ссыльного, а вещи жены были, конечно, неприкосновенными. Наверно, не одну версту исходил Двинской, шагая по комнате из угла в угол, но вопрос — «где найти невод?» — оставался по-прежнему нерешенным.
Когда начало темнеть, Двинской взял ножницы, чтобы состричь нагар на фитиле лампы. Он подошел к окну и увидел, что какая-то старуха в богатой ковровой шали привязывает к телеграфному столбу лошадь, запряженную в базарные сани. «Ко мне, — понял Двинской. — Теперь на час разведет канитель о каком-нибудь беспутном зяте… Этой радости еще недоставало!»