Костюков видел, что в лагере шла скрытая борьба. Одни действительно жили и работали, и таких было большинство. Как в бане, они сложили у порога всю свою рванину, чтобы выйти из другого хода в чистом и в новом. Другие таились в себе, добывая процент обманом.
Уже по всему каналу разгоралась борьба с туфтой. О ней говорили на собраниях, писали в газете. О случаях разоблаченной туфты оповещали широко. На четвертом участке десятники и подрывники приняли 22 несуществующих шпура. На втором участке шпуры делали на 10 сантиметров менее положенного. Еще забивали полость за ряжами льдом вместо скалы, а полы в шлюзах ставили без допуска. На втором участке бригадиры распорядились складывать землю, не доходя черты, а потом за переноску ее на место своими же бригадами записывали им в процент вторично.
— Ловкачи, — удивился даже Паруга, — одну землю два раза продали.
Костюков качался и в ту и в другую сторону. Явный обман коробил его душу, как огонь бересту. Он порывался много раз сообщить о туфте в своей бригаде. Но он боялся и Паруги.
ЗУ
| Vг \ь*% | ||
|---|---|---|
| Ехе зм'пЩ/ ¡(лаосАу та(аи1 -1г\с й: а(! | ЬсЛ\ilczai | |
| Ну! Щсии-кЯ ¿ижп *г.в* -1 м Н»Г ‘1 цН*. ^ ■ а'Чо!***!' | ||
| На! А’« ^I %а^4вг%а—иашсНеат 5и1е1ь | №/¿№111лт?у}Шй/! | |
| ¡МагШскг!К*г\шшш1вг Дг Н*ТЯйгг | 1]({ат1д!I*. *,/ и* у (I** ¿¿КС* 1 ***> л -•п» (чми/ | |
ИД* N С1ЙЧЛС на ДОЛСЖМ •ФОМТАТЕЛ'О
КВЧ обслуживаю всех. Листовки псчата-шсь на нсско.гьких языках
-Ну. ты, идешь, что ли, пошевеливайся! — прикрикнул на Костюкова Цыган.
Костюков намотал на ногу тряпье, сунул ее в дырявый валенок и выбежал вслед за остальными.
Все вокруг полно движения. Работа заражала Костюкова. Стараясь не показать виду, что доволен, он в сущности работал с удовольствием. В работе он забывал свои обиды, которые изжогой мучили его на койке и отлетали тотчас, когда он хорошо брался за тачку. Одно еще удивляло Костюкова. Несмотря ни на что, работа в общем шла споро, хорошо. Он не верил в целый канал. Он не мог обнять его всего умом и представить наглядно. Он знал свой урок. Он его делал. Но он не знал, для чего это все надо. Он слушал, конечно, речи и радио. Но теперь он больше верил шлюзам и плотинам, которые на глазах вырастали из земли, которые получали на глазах живые очертания.
Удивляла Костюкова также бодрость начальников-чекистов.
Костюков видит, как вот уже три часа над котлованом недвижно стоит человек. Вероятно, мороз пробирает его люто. Тачку возишь и то остываешь, а этот стоит один на ветру. Но все он смотрит, все замечает. Конечно, он видит их работу. Это страшно. Вот к нему подходит инженер. Он ежится от холода. Френкель его спрашивает о чем-то. Костюков видит его язвительную усмешку.
— Костюков, — окликает его Паруга, — здесь ряж засыпать будешь вот этим. Понял?
— Начальник говорил: скалу вон оттуда надо возить.
— Молчи, кляп соломенный, не тебя спрашивают. Пошел!
— Я начальника спрошу... Не пойду, — вдруг неожиданно для себя огрызается Костюков, — свинорои. Разве это туфта? Это уже мошенничество получается. Завалится ведь этот ряж весной, снег-то растает.
— Без тебя думать не умеют? Делай, что тебе говорят!
Не слушая уговоров, Костюков хочет направиться к начальнику.
— Аягавить, стерва, — слышит он у себя за спиной.
Кто-то толкает его плечом. Костюков падает в котлован.
Так случились события, которые не может полностью теперь
припомнить Костюков. Он лежал под камнем с вывихнутой ногой. Кажется, ногу свои же размотали нарочно. Пока подошел фельдшер, весь иззяб, зашелся холодом. Нога стала белой.
Костюков лежит в больнице. Сосновые стены чисты. Тепло и покойно. Градусник, сестры в белых халатах. Одну из них Костюков вспоминает: кажется, она из партии, прибывшей на канал вместе с ним. Рядом с ним в палате узбек. Он упрямо работал в халате, отказывался от теплой одежды. Он бушевал против климата, против Беломорстроя. Теперь уговорили лечь в больницу. Он был обморожен и страшно кашлял. Когда он выздоровеет, его переведут в бригаду из нацменов-удар-ников.