3. Охватить 100 процентов неграмотных женщин школами ликбеза и к 1 мая совершенно ликвидировать неграмотность заключенных женщин.
6. Во всех женских ротах и трудколлективах организовать систематическую проработку вопросов текущей политики и максимально поднять общий уровень развития и политической сознательности женщин, ни в коем случае не допуская перебоев в этой работе.
7. Охватить профтехкурсами и бригадным ученичеством 100 процентов заключенных женщин, не имеющих квалификации, с расчетом окончания учебы к 1/У.
8. Систематически проводить разъяснительную работу среди заключенных мужчин о необходимости отношения к женщине как к человеку, равному в правовом отношении и на производстве. Особо подчеркнуть, что нездоровое, пренебрежительное отношение к женщине является позорным наследием буржуазно-помещичьего прошлого, при котором женщина является рабой и собственностью мужчины.
9. Правильно организованной системой культурно-просветительной и общественной работы повысить общее развитие и политическую сознательность женщин, укрепить трудовую и лагерную дисциплину, изжить некультурность и все уголовные привычки прошлого, подготовив лагерницу для возвращения в качестве честной и сознательной гражданки в семью трудящихся Советского союза.
Помнач ГУЛАГа ФИРИН
Любители ругани почему-то именно при женщинах старались перещеголять друг друга бранью. Довольно. Женщины должны стать передовыми каналоармейцами. Иногда этому мешает плохой воспитатель, считающий ниже своего мужского достоинства вмешиваться в бабьи дела. Чаще всего поперек дороги лежит прошлое.
«С восьми лет я чувствовала очень скверное обращение, — говорит нам Анна Янковская, работающая на беломорстроевском отделении в Тунгуде. — Один раз мачеха просит: «Нанеси воды, я тебе дам чаю с вареньем». Я воды натаскала, а она говорит: «Нет тебе варенья, холера тебе в бок». Всем дала, а я заплакала и ушла.
Один раз на Еврейском базаре встретили меня мужчина и женщина. Мужчина предложил: «Иди к нам, будешь у нас за ребенком смотреть. Мы тебя обуем и оденем». Я пошла. Квартира приличная, ребенка никакого нет. Когда я спросила:
Виспитате.1ьница в красном иго же читает приказ Ширина
«А где же ребенок?» — они ответили: «Бабушка привезет из Днепропетровска ».
Но ребенка не было.
Как -то ночью просыпаюсь и вижу — на столе деньги лежат свободно, а кругом карты блестят. Тут же вино. Хозяева с гостями говорят вроде как по-русски, но необыкновенно.
Утром я спросила хозяйку, и она мне все как есть рассказала.
Постепенно и меня обучили блатному языку, и через месяца два я стала проситься на работу. Хозяин опасался, не хотел, но потом заказал костюм, одел мальчиком, постриг и взял с собой.
В тот раз «брали» ювелирный магазин. Днем сняли восковые слепки: была такая кузница, где специально делали блатные инструменты. Но оказалось, что войти через дверь нельзя, могли увидеть сто{южа. Тогда наши вынули филенку, и я полезла в »ту темноту с фонариком, там все нашла, что мне было сказано, и передавала. Главное, я боялась, что защемлюсь и обратно не пролезу. Но ничего, пролезла.
Следующий раз я уже не боялась. И так продолжалось пять лет. Наконец хозяин мой попал в допр и был приговорен к высылке в отдаленный район. Но жена изменила ему во время суда, а он от »того заболел туберкулезом, пожил три месяца и умер.
Я осталась одинокая, при разбитом корыте и пошла воровать.
Я бегала одна по квартирам — скокарем. Имела отмычки, французские к мочи, шпнлера, хемычи. Практиковалась сама раньше на своих дверях.
Месяца через четыре я попа\ась.
Попалась, но меня не посади \н в допр, а отравили в дом малолетних П|1еступннков — |»еформатор. Там ни решеток, ничего абсолютно, только воспитатель, воспитательница и директор: на честность берут.
Вскоре я оттуда удрала, но сначала обокрала воспитательницу.
Побыла на свободе полтора месяца и опять к ним. Меня простили и оставили. Я побыла две недели, подметила, где воспитательница кладет вещи и деньги, забрала все и ушла. И опять я к ним попала. Воспитатели были новые, а дети прежние, они меня узнали и все передали директору.
Тут мне пришили все мои прежние дела и передали меня в допр.
В допре меня поместили в камеру для малолеток. Посидела я там полтора месяца до суда, а когда повели меня на суд, знакомые мои заговорили конвойного, и я удрала. Я уехала из Киева и стала гастролировать по городам: Брянск, Конотоп, Днепропетровск, Мариуполь, Кривой Рог. Одевалась я чистенько, как «мамины дочки»: шапочка, чемоданчик, к лицу что-нибудь светлое. Мне даже вещи иногда доверяли: «Постерегите, гражданочка, будьте добры, до чего теперь везде жуликов много».