По дну канала шмыгают паровозики. Сверху донизу они исписаны лозунгами, иногда на тендере они катят с собой бригаду оркестра, иногда спешно перекладывают кому-то рогожное знамя. Отвесно тянутся перед паровозиками стены канала: здесь разрабатывают породу не террасами, а как бы сразу создают пропасть.
Бригадиры напряженно следят, не курит ли кто, хотя им самим чертовски хочется покурить. Но надо тянуться, иначе закурит один, закурит другой, две минуты на папироску, в день набежит сорок минут, а если сорок минут помножить на тридцать тысяч! Табак оставляют дома, а если же кому нестерпимо: положи щепочку в рот.
Завтрак. Пищу привозят прямо на трассу. Ударники получают первыми. Жуя пищу, они расспрашивают, какая бригада сколько выработала и почему сорвалось у одних и вышло лучше у других.
Около шести часов канал пустеет.
По дну канала быстро бегут люди. Наклонятся, шарят землю. Выпрямляются и опять бегут дальше.
Один за другим, один за другим опрокидываются взрывы. Взрывов так много, что в близлежащих лагпунктах люди перестали вздрагивать.
Лопаются электропровода.
Камни летят в небо, с гулким эхом падая обратно.
Окна заставляют ставнями, чтобы осколки камней не попортили рам.
Взрывы продолжаются до темноты, но иногда и в темноте. Тогда уже совсем непонятно, как же нащупывают подрывники этот свой удивительный «луч взрыва», потому что и в темноте они остаются на месте. Весь канал разделен на серии участков. Все они трепещут, трещат, над ним стоит пыль, грязь, мелькают в этой пыли камни, и колышется жирный дым.
Так гудит канал часа два, а затем начинается ночная смена.
Всю ночь канал освещен. Прожектора. Кое-где оранжевые костры. Люди поспешно греют руки и возвращаются к своему делу.
Бранят подрывников, хотя те и без того мечутся по дну канала, как акробаты, — почему так медленно идут взрывы, почему так мало взрывают, нельзя ли найти какие-нибудь «особые аммоналы для более невозможной атаки грунта?» «Нет таких аммоналов», отвечают подрывники. Окончив взрывы, подрывники остаются подле тачек. Люди роются по двое суток без перерыва, без сна, они, сонные, идут в барак, в головах шумит, а руки, кажется им, еще не выпустили тачки. Прорабы, инженеры протестуют, уговаривают их покинуть трассу. Они отказываются.
Скорей, скорей! — гудят оркестры.
Скорей! — поют агитбригады.
Вохровцы, охраняющие скалы и машины, отложили винтовки и работают вместе с ударниками. Вот уже сброшены шинели, расстегнуты вороты, вохровцы катят тачки, вот у них уже доска показателей, и они идут к высокой норме.
Мартовское солнце на полдне, отличное весеннее солнце; радуйтесь, южане!
Удивительное дело. Эти люди, мечтавшие о солнце, мечтавшие о тепле, встречают его свет со злостью, даже с бранью, особенно когда оно подбирается к полудню и напускает всюду лужи. Экое злое животное. Дай ты закончить, ну, куда ты лезешь, чего ты путаешься не в свое предприятие?
Если померковать, пораздумать, посудить, то ведь оказывается, что многие из этих людей полюбили не только работу, не только то, что руки их огрубели и умеют держать топор или слесарный инструмент, но вот это дно шлюза. Медленно умещались они в нем, медленно и неумело, а вот обшили, обтесали, обложили ряжами, оглянулись и охнули: батюшки вы мои, так ведь это я же сделал для всей страны, для всего мира, для всего лучшего человечества! Ух ты, смотри, каким гусем идет по дну шлюза такой вот человек, ух ты, как у него свободно двигаются руки, и голос какой-то особенный, какого он с детства у себя не слыхал. Идет он, посвистывает и чрезвычайно доволен своим хозяйством. Поместительный шлюз взбухали, просторный. И он выходит из шлюза и бредет по кромке строения дальше. Он видит дамбу. Она лежит перед ним, опершись локтем на берег озера, словно какая-нибудь непомерная, пышнейшая красавица перед сном подперла голову и думает ленивыми, небольшими мыслями. Еще немного, и она опустит голову на подушку и заснет крепко-накрепко, а сейчас она вспоминает кого-то, какого-то героя, какого-то строителя, мыслителя, ударника. Щеки ее горят, плечи ее покаты. «Понабили дамбу, — думает он, — лихо понабили, отличные памятники оставим». И вдруг он протирает глаза и видит перед собой канал, весь как он есть и будет, от моря до моря, весь он как есть, построенный им, Левитанусом, Подлепинским, Крамером, Якубом, Хасановым, Волковым, Багдасаровым, Кирпи-ченко — десятки тысяч этих имен — да что построенный: до последней щепочки, до последнего камешка полюбленный, выпетый, выласканный...