Я тогда из Батума уехал в Поти.
В Поти меня взяли за одно дело, и я там отбыл шестимесячное заключение.
После этого я вернулся обратно в Тифлис и спокойно работал там год и ни разу не был арестован.
Однако работа шла довольно вяло. И особенно крупных дел я сделать не сумел.
И вот наступил 1929 год. Я живу в Тифлисе. И живет в Тифлисе такая одна дама, я вижу, весьма интеллигентная и культурная. И она занимается проституцией. А я об этом не знаю. И она мне об этом, конечно, не говорит. И я знакомлюсь с ней как ни в чем не бывало. И у нас с ней завязывается роман. А по виду никак про нее это не скажешь.
Но это была такая абсолютная дрянь, такая, как бы сказать, непревзойденная личность во всей Европе, что вы удивитесь, если все это описать.
Это была в полной мере дрянь. Это была потерявшая свою совесть и свое достоинство дрянь, которой не место в нашем Союзе и в нашем будущем.
А я об этом ничего не знаю и живу с ней, и она делает вид, что меня любит. А ей нужны деньги — и больше ничего. И у ней есть кот. А я об этом не знаю. Я доверчиво попадаюсь на ее удочку.
Она узнает от меня разные сведения обо мне и такие мои
грешки, какие я бы и своей матери не сказал.
И вот тут я попадаю в исправительную тюрьму. Я попадаю за одно дело, и мне дают год.
Но я там жил довольно прилично. Я имел свободное хождение. Носил посылки и делал поручения. Мне платили деньги, и я не мог особенно жаловаться.
А Полина (ее звали Полиной) часто приходила ко мне и
брала у меня деньги. И я ей не отказывал.
Наконец приходит моя мать и говорит:
— Твоя Полина такая дрянь, что это удивительно. Она занимается проституцией. Ты ввел в наш дом разврат.
И мне товарищи стали говорить:
— Как тебе не стыдно. Она давно уже проститутка. Или ты ослеп, что ничего не видишь!
И вот вскоре меня освободили. Мне зачли все рабочие дни, и я, немного побыв в тюрьме, освободился.
Я вернулся домой и говорю ей:
— Я тебе дам половину моих вещей и все деньги — только
из Тифлиса. Я с тобой не могу жить под одним небом.
 | немедленно! |
А она взяла деньги, отдала их своему коту и говорит:
— Я не уеду, мне и тут хорошо.
Тогда я беру ее за руку и говорю:
— Мы сейчас пойдем, купим билет, и ты уедешь.
И она говорит:
— Ладно, я поеду.
Я иду ей покупать билет, подхожу к вокзалу, и вдруг она начинает кричать:
— Вот идет бандит и вор. Вот, смотрите, идет международный аферист и жулик, которого надо расстрелять во что бы то ни стало.
Тут собирается толпа.
Я говорю толпе:
— Расходитесь. Абсолютно ничего интересного нету. Это небольшая семейная ссора между мужем и женой.
Но она кричит:
— Это такой бандит, и у него такие жуткие дела, что вы не можете себе представить. Мне, — говорит, — дурно делается от одного его вида. Все держите его, он сейчас убежит.
Тут приходят чекисты и забирают нас обоих с собой.
Она им рассказывает все мои дела и все, чего она знает, и меня тогда отправляют в тюрьму. А ее освобождают.
И вот Коллегия ЗакГПУ дает мне три года лагеря.
А это было 29 апреля 1932 года.
И вот в апреле 1932 года я был отправлен в распоряжение ГПУ на строительство Беломорско-балтийского канала.
Я с ужасом приехал в эти места. Мне казалось, что моя жизнь закончилась, что я тут пропаду и потеряюсь. И никогда не вернусь в Тифлис.
Мне тут очень не понравилось. И хотя была весна, но тут лежал снег. И природа была чахлая, и так мне было тут удивительно тяжело, что я не предвидел конца. И три года этой ссылки для меня казались тяжелей, чем все остальное на свете.
Меня отправили в седьмое отделение на разъезд Сосновец. Это был первый лагерный пункт.
И я приехал на этот пункт, как на кладбище. И тогда шел дождь, и деревья тут были маленькие, и даже травы не было, и только торчали камни, и я думал, что я на этих камнях помру, не дождавшись новой участи.
И в таком моем огорчении меня отправили на скальные работы на шлюз № 14.
Там дробили и взрывали скалы, и работа была очень тяжелая.
И тем более — я никогда не работал и считал работу за преступление и за позор.
Я ковырялся первые дни и давал всего 30, а то и 20 процентов.
А тут у нас был десятник Буфиус. Он — немец.
Он говорит:
— Ты до чего здоровый парень, а работать не можешь. Фу, как стыдно.
Но мне показалось это смешно, и я ему хорошо сказал.
Я ему сказал:
— Работают дураки и лошади, а я ни то и ни это. А если ты настолько любишь работу, вот и поработай за меня. А я погляжу, какой ты дурак. А еще немец.