И вот уже летит вода С «Чекистом» подниматься.
— Цилиндрические деревянные затворы, — формулирует про себя Хрусталев, — работают отлично.
Уже кончилось шлюзование в первом шлюзе, пароход вступил во вторую ступень Повенчанской лестницы.
Пароход подымается.
Хрусталев внимательно смотрит на ряжевые стены камер.
Поразительно, до чего все закрылось. Этот старый деляга Будасси показал, что, несмотря на свою жестокую кубатурность, при которой легко проглядеть качество, он был чуток более всех во врубках и понимал, где могли быть шероховатости. Еще раньше чем было дано распоряжение законопатить, он сам все проделал.
Все хорошо, но в верхней камере плавает маленькая дощечка. В наших водопроводных галлереях и затворах гидравлические колебательные явления оказались на деле большими по масштабам, чем показали исследования в ЦАГИ. Вода — непонятная вещь. Динамика воды сложна. Статистические упрощенные методы не дают еще той картины явлений, которая получается в натуре. Получаются вибрации и вихри, которые мы изучали только на модели...
— Константин Андреевич, — позвал Вержбицкого Хрусталев.
Вержбицкий подошел. Хрусталев показал ему на дощечку.
— Исправим, — ответил тот.
Ворота действовали великолепно. Каналоармейцы с увлечением крутили ручки механизмов. Военизированная охрана из специальных войск ничего не могла сделать с толпами прибежавших каналоармейцев.
— Не жмись на край, не мешай! — ворчала охрана.
Когда прошли дальше по каналу, Хрусталев покосился на
деревянное водосбросное сооружение. Сооружение это его постоянно тревожило. А вдруг где-нибудь просачивается вода?
Самым тяжелым шлюзом был третий. Он стоял на плывуне. Тут долго мудрили и тяжело мучились. Это единственное место на всем канале, где применили цельную голову, похожую на опрокинутую букву П. То была конструкция чрезвычайной тя-
 |
| Вода придет, как на праздник |
жести. В нее заложили массу рельсов, очень тяжелые соединения. Хотя расчет совершенно успокаивал Хрусталева, но ему всегда хотелось посмотреть — нет ли где-нибудь трещин. Он знал, что их не может быть, а все-таки искал, жадно всматриваясь в сооружение.
Нижняя камера была выстроена по эстакадному типу. Во всех случаях строили цельные ряжи высотой в десять—двенадцать метров. Известно, что ряж — это конструкция из отдельных деревянных колодцев разнообразной высоты, сдвинутых вместе в своеобразные соты. Для Карелии, богатой лесом, такая конструкция вполне целесообразна. Здесь, на плывуне, применить ее полностью нельзя было: тяжела. Поэтому только нижняя часть была сде.лана как ряж. На ряже была построена деревянная ферма, обшитая со стороны камеры шлюза досками. Все это возбуждало сомнение. Расчет — расчетом, а что будет с судами?
Однако суда причалили, и никакой дрожи не было.
Когда борт парохода сравнялся с эстакадой набережной, инженер Будасси — человек с олнпковым лицом, предельно возбужденный. не то с заплаканными, не то с сияющими глазами — спрыгнул на палубу.
— Все это рассчитано, — неожиданно обратился Хрустален к Будасси, — но я всегда немного не верю расчетам. Если где-нибудь есть малейший промах или недосмотр с конопаткой, с соединением ребер досок, — можно ждать фильтрации.
К четвертому шлюзу, похожему в нижней своей части на третий, Хрусталев подъезжал с некоторой, как выразился он, отвагой. Ведь на третьем шлюзе осмотр прошел гладко, а там условия куда тяжелее.
Пароход на пятом шлюзе. Этот шлюз стоял в хороших условиях и ни у кого тревоги не вызывал. Хрусталев с облегчением смотрит на всю лестницу вниз. Он вспоминает, что в 1913 году, когда он учился у немцев гидротехнике, строили Берлин-Штеттинский канал и на выходной лестнице, стоявшей на мягком грунте, получилось оползание.
У них было четыре шлюза в песках, у нас — пять и грунты еще ненадежнее.
Мы уже на одну ступень выше их — и как надежно стоят шлюзы!
Поздний вечер. Ни одна звезда не зажигается в небе. Где-то в лесу горят костры. Из барака выходит бородатый узбек в полушелковом халате. Он садится на крыльцо, запевает песню.
На одной из улиц лагеря играют дети.
— Константин АндрееЕ ' ываясь, кричит с берега
Афанасьев. — Константин
Человек в черном полушубке откликается с парохода:
— Здравствуй, товарищ Афанасьев!
Это Вержбицкий. Он стоит на борту и смотрит, как шлюзуется первый караван. Он возбужден: скоро он будет в Москве, пойдут разговоры, улыбки, расспросы.
Прощай, север! Впрочем у Вержбицкого не было никогда страха перед севером. Он не принадлежал к тем, кто считает наш север гиблыми местами.