А речь Песочинского продолжалась, долетали до моего сознания отдельные слова: «…черниговский, полоцкий, витебский, мстиславский… — понятно, что я сам вписывал все земли, а вот мелькнуло мстиславский и сознание тотчас отметило: родина. Столь же подробно перечислялись владения царя —…Тебе, великому государю, царю и великому князю Михаилу Федоровичу, всея Руси самодержцу, владимирскому, московскому, новгородскому… царю казанскому, царю астраханскому, царю сибирскому…» Особенно вертеть головой по сторонам было нельзя, и хорошо я видел только Ивана Грамотина, как потом узнал, печатника думного, роль у которого была сейчас примерно такая же, как у меня. Он слушал речь Песочинского внимательнее других, поскольку это была его работа. Наконец, Песочинский закончил:
— …Твоему царскому величеству, брату своему, доброго здоровья, добрых мыслей и приязни о всех добрых делах сердечно желает и передает через нас, великих послов.
Надо сказать, что слушал речь посла Михаил Федорович внимательно, может быть, кроме текста, его заинтересовал сильный польский акцент Песочинского, — а теперь поднялся с трона, но короны с головы не снял.
— Брат наш, Владислав король, здоров ли?
— Божьей милостью король наш на Польском королевстве и иных господарствах счастливо властвует.
Тут послы надели шапки, и Песочинский намерен был продолжить речь, однако печатник Иван Грамотин его прервал:
— Снимите шапки, — потребовал он. — Не знаю, как у вас, а перед нашим государем в шапке стоять нельзя. Мы не позволим вам унизить нашего государя.
Такое заявление оказалось неожиданным, и в Грановитой палате повисло молчание.
— Я умею почитать царское величество, — наконец ответил Песочинский. — Мы сняли шапки, когда называли титулы. Но теперь не снимем, поскольку я наделен достоинством нашего короля. Не больше, но и не меньше. — Это пан Александр произнес по-польски и поглядел на меня.
Я шагнул вперед и перевел, стараясь сохранить и передать все его интонации.
— В таком разе вы ни нашего царского величества государя не уважаете, ни своего короля. Ибо вы от лица вашего государя к лицу нашего великого государя говорите.
— Если бы я от своего имени и со своими нуждами приехал к его царскому величеству, я бы не только шапку снял, но и разговаривал с вашим государем на расстоянии. Но, будучи великим послом великого господаря, иначе не могу поступить.
Я слушал их перепалку, переводил, когда Песочинский переходил на польский, и поглядывал на царя: он с явным интересом следил за разговором. Казалось даже, хотел бы встрять в спор, но положение не позволяло.
А Иван Грамотин между тем гнул свое:
— Бывали мы и не один раз в Литве. Знаем, как тщательно оберегают честь вашего короля: обращаются к нему, только сняв шапки. Так же вы у нас должны поступать. Здесь, у нашего великого государя, его царского величества, бывали послы царя Римского, Турецкого… Немецкие, английские, персидские и иных окрестных держав государи. Они всегда снимали шапки, обращаясь к его царскому величеству. Да и твой отец, Казимир Львович, не единожды бывал здесь послом и пред прежними царями, блаженной памяти, шапки на голову никогда не клал. Он-то хорошо знал, как нужно справлять посольство. Никто такого бесчестия нашим государям не чинил.
— Нигде не указано, что послы польского короля, отправляя посольство, должны снимать шапки, — твердо заявил пан Песочинский. — Не впервой мне быть послом и к другим монархам, равным царскому величеству. Нигде мы не снимали шапок.
Похоже, что Иван Грамотин растерялся. Он подошел к царю, пошептался с ним и, судя по лицу Михаила Федоровича, государь был недоволен. Грамотин опять обратился к послам.
— Вы, великие послы, если приехали на добро, так делайте так, как в Московском государстве ведется.
Однако пан Песочинский тоже стоял на своем.
— Мы видим, что здесь все сидят и стоят в шапках. Почему мы должны снять их? Будь бояре с непокрытыми головами, и мы бы сняли шапки.
— А мы ваши речи и слушать не станем, если не снимите.
— Что ж, — сказал Песочинский, — если вы не желаете выслушивать наши речи, мы, объявляя свое почтение Богу, царю небесному, а затем и его царскому величеству, отъедем в свое отечество. Не нашего короля и не наша вина будет в том, что разорвется доброе дело, хорошо и счастливо начатое.
Опять Иван Грамотин оказался в сложном положении и снова отправился к своему царю. Снова, но уже не так настойчиво, потребовал снять шапки. Но послы заявили:
— Не пристало нашему народу слушать пустые слова и бессмыслицу.