Среди ночи Степан без всякой причины вздрогнул и пробудился. Показалось, тень метнулась от его лавки к печи. От догадки он обмер, опустил руку под лавку — котомки не было. Вскочил, кинулся туда, куда метнулась тень и сразу натолкнулся на хозяина.
Дрались впотьмах, бились кулаками, ногами, со стонами, глухими криками, но хозяин был сильнее. Он ударил Степана об угол печи головой и теперь бил его ногами, поднимал за ворот рубахи и бросал головой в глиняный пол. Наконец, вытащил из избы и бросил на землю.
Когда Степан пришел в себя, начинало светать. Он лежал на траве, на обочине дороги, а деревня была в стороне. С трудом поднялся, постоял, справляясь с болью во всем теле. Искать обидчика смысла не было.
Медленно продолжил свой путь. Чувствовал: губы распухли, затекают глаза. Теперь он обходил деревни стороной. Такому битому никто ничего не подаст даже через забор.
Переночевав в стогу сена между Монастырщиной и Мстиславлем, Степан поднялся рано и к городу подходил утром. День был ясный, и на холме, еще зеленом, уже занимались пожары осени. Он вглядывался в просветы между деревьями: жив ли город?
Пошел по дороге, что вела на Замковую гору. Поднялся на самый верх, туда, где были подъемный мост и ворота. За три года Замковая заросла молодым кустарником, березками и осинником. Были хорошо заметны следы пожарищ, не развеянных ветром, не смытых дождями. Новых построек здесь не было. Наверно, люди теперь сторонились этого места.
Чем ближе подходил к тем домам, что уцелели в пожарах, где стояла и хатка Ульяницы, тем медленнее шел и сильнее колотилось сердце. Да, появились новые хатки — незнакомые. По-видимому, пришлые люди хлопотали около них.
— Эй! — позвал молодой голос. — Кого надо?
Степан не ответил.
Вот ее хата. Почему забиты досками окна и дверь? На огородике вырос бурьян. Рядом с хаткой Ульяницы стояла избушка на курьих ножках, словно живая, а в огородчике ковырялась старуха. Степан направился к ней.
— Это ты, Зена? — спросил он. — Что ты такая старая стала?
Она распрямилась, подслеповато поглядела на него.
— Кто ты? Не признаю. Степка?.. Господи Исусе, Степка пришел! А мы думали, вас там, на Москве, поубивали. Отпустили тебя?
— Не, Зена, сам ушел.
— А чего ты такой страшный? Побили тебя?
— Побили. Чуть не убили.
— Ну, теперь такой свет. Кого хочешь ни за что побьют и убьют. Совсем пришел?
— Нет, за Ульяницей.
— Ульяницей? Вона как. — Помолчала. — Кто ж знал, что придешь…
— Чего ее хата забита со всех сторон?
— Дак жить в ней некому…
— А Ульяница?
— Ульяница… Ульяница — дура. Она в Москву пошла. К тебе, Степка. Слушал ее Степан и не верил.
— Дуришь голову, Зена.
— Не, не дурю. Мать свою похоронила, Троицу отмолилась и пошла. Нет, не верил. Как это она, девка, пошла в Москву? Это ж не в деревню к своякам. Не может такого быть. Он, мужик, и то еле дошел.
Но поднималась радость в груди.
— Ну, так я пойду, Зена.
— Куда?
— Обратно.
— Как — обратно? Осень на дворе! Бабье лето прошло, холода скоро!
— Может, догоню ее.
— Как догонишь? Она на Троицу из Мстиславля ушла.
— И я на Троицу из Москвы. Может, она уже там, ищет. Как найдет, если нет меня?
— Вот и я говорила: не найдешь!.. А она — найду…
— Ну, прощай, Зена.
— Подожди, я тебе поесть дам. Пойдем в хату. Что стоишь как столб? Эй, Степка!
Уж где-где, а в Москве он ее найдет.
Неизвестно, встретились они или нет. Известно лишь, что ценинная слава его была впереди.