Подходит дед к тому крыльцу, которое на юг глядит, а там стража.
— Ты куда,— спрашивает,— идешь, бродяга ты эдакий? Как ты смеешь тут шляться?!
А тот, журавль-то, услыхал, отворяет одни двери, потом другие:
— А ну, иди, иди сюда!
Стража сейчас же отступила в сторону. Вот дед прошел один покой, другой покой, входит в третий.
Журавль усадил его в кресло, как вот примерно вы меня, и поставил ему угощение — продуктов, фруктов разных, вина всякого, показал перед ним весь свой стол, на котором разве что птичьего молока не было.
Накормил-напоил деда и снова спрашивает:
— Что ж ты, дедушка, хочешь за свое просо?
— Панок! Золотой мой! Как я могу сказать? На что ваша милость будет, то и дадите!..
Тогда пан пошел в другой покой, вынес ему кошель и говорит:
— Ну, дед, коли ты по дороге захочешь есть, скажи только: «Кошелек, кошелек, дай мне поесть-попить!» Он откроется, и будет тебе из этого кошеля и стол, и пища, и все то, что ты у меня ел. А как наешься-напьешься, открой кошель и скажи: «Питье да еда, схоронитесь сюда!» Тогда все и попрячется, а ты сверни кошель и ступай себе домой. Только помногу не пей, а то захмелеешь и кто-нибудь украдет у тебя кошель.
Идет дед домой, и страх как хочется ему поглядеть, правда ли то, что журавль говорил. Прошел он полдороги, не утерпел — сел, вынул кошель, раскрыл его и велит:
— Кошелек, кошелек, дай мне поесть-попить!
Отведал дед понемножку того-сего и говорит:
— Питье да еда, схоронитесь сюда!
Все и попряталось обратно в кошель.
Приходит он в свое село, входит к себе в хату.
— День добрый! — говорит.— Жива ли тут моя старуха?
— Да я-то жива, дедулька, а ты жив ли?
— Я жив-здоров.
— А я уж думала, что тебя либо волки съели, либо медведи задрали, во мхи затащили, закопали и колоду навалили!
— Нет, бабулька, и волки не съели, и медведи не задрали, а принес я тебе хлеба-соли. Будет нам по гроб жизни. Садись-ка, бабка, за стол,— может, ты месяц не ела,— да и я рядком сяду. Будет нам еда и питье.
— Что ты, дедулька, откуда ж ты возьмешь еду и питье?
— Садись-ка, садись!
Сели они за стол, вынул дед кошель, положил его на стол, а стол-то корявый,— известно, в курной избе!
Раскрыл дед кошель.
— Ну,—говорит,—кошелек, кошелек! Чтобы мигом были и еда и питье.
И тут — откуда что взялось!
Была курная изба, а тут стали покои, может, получше этих, да что эти! Может, и в целом царстве таких больше нету. И разная-разная еда и питье, тух тебе и вина, и бабки, и пироги — всего было вдоволь.
Дивится старуха:
— Господи, господи! Откуда все это?
— А вот, бабка,— отвечает дед,— как послала ты меня убить журавля, так прихожу я к своему просу, а он уж там. Только я приладился его убить, а он обернулся паном, да таким, что аж весь сияет. «Что ты, говорит, хочешь за свое просо?» А я ему говорю: «Никого у меня нет, кормить меня некому». Тогда он говорит: «Иди ты ко мне домой зеленой тропой, шелковой травой, там я тебя награжу!» Пошел я туда, домой "к нему, он меня накормил, напоил и вот кошель дал.
Напилась бабка, наелась, обняла своего деда, поцеловала и говорит:
— Ну, спасибо тебе* дедка, обрадовал меня: ведь ты все равно как с того света воротился! А знаешь что? Мы все одни да одни с тобой, ни мы у людей не бываем, ни они у нас. Давай-ка позовем мы к себе в гости старосту да писаря. У нас теперь этакий стол! И хата наша при таком-то столе краше стала.
— А как хочешь, бабка, можешь и позвать гостей, пусть побывают у нас.
Тогда баба повязалась покраше платком, пошла на село и позвала старосту и писаря:
— Приходите, детки мои, ко мне в гости.
— Ты что,— говорят,— старая карга, какие мы тебе гости? Живет в кособокой хате, может самой есть нечего, а туда же — в гости зовет!
— Нет, мои детки, тогда станете ругать, как побываете у нас и не будет для вас накрытого стола. А наперед нечего ругать!
Тогда они одумались: «Ну что ж, коли так, сходим, пожалуй!»— и пошли вдвоем в гости.
А они, значит, охотники были выпить, коли кто позовет!
Входят они в хату:
— Здорово, дед!
— Здравствуйте!
— Ну, что скажете нам?
— А вы вот сядьте, посидите на лавке, тогда и скажем и покажем.
Те сели. Один — кнут держит, а другой — плеть.
Известно, староста да писарь были грозой для крестьян, всегда с плетьми ходили по селу, на барщину из хат выгоняли.
Тут вынул дед кошель и говорит:
— Кошелек, кошелек, чтобы мигом был тут полный стол питья да еды!
И появляется тогда и питье, и еда, и соленья, и печенья — всякое угощенье для всех гостей, сколько бы их ни было,— пятеро ли, десятеро ли.