Тобиас все это время чувствовал на себе неусыпное око своего соседа Пашке, наблюдавшего за каждым его движением. Старик следил за ним из-за гардины, но Тобиас не обращал на него внимания. Когда в половине пятого вернулся с работы отец, горы мусора на нижнем дворе бесследно исчезли.
— Но стулья-то зачем?.. — удрученно воскликнул Хартмут Сарториус. — Они же были еще хорошие! И столы… Их можно было покрасить…
Тобиас отправил отца в дом, потом прикурил сигарету и устроил себе честно заработанный перекур — первый за день. Он уселся на верхнюю ступеньку лестницы и окинул довольным взглядом расчищенный двор, посреди которого стоял старый каштан. Надя… Он в первый раз позволил своим мыслям вернуться в позавчерашнюю ночь. Несмотря на свои тридцать лет, по части секса он был еще зеленым новичком. В сравнении с тем, что и как они делали с Надей, его прежний опыт показался ему детскими шалостями. Из-за того, что ему не с чем было сравнивать этот жалкий опыт, за годы, проведенные в тюрьме, фантазия возвела его в ранг каких-то невиданных, великолепных приключений, но теперь он объективно безжалостно развенчал его. Детский сад! Стыдливое сунь-вынь со спущенными джинсами в убогой мальчишеской кровати, с замиранием сердца — как бы, не дай бог, не вломились родители! — потому что дверь комнаты не запиралась на ключ.
Он задумчиво вздохнул. Может, это звучит слишком патетически, но в эту ночь Надя действительно сделала из него мужчину. После первого, торопливого соития на диване они перешли в спальню и легли в кровать, и он думал, что больше уже ничего не будет. Они лежали обнявшись, гладили друг друга и говорили, говорили. Надя призналась, что еще в школе любила его. Она поняла это, только когда он исчез из ее жизни. И все эти годы неосознанно сравнивала с ним каждого мужчину, который встречался ей на пути. Это признание из уст необыкновенно красивой женщины, которая плохо ассоциировалась в его сознании с подругой детства, смутило Тобиаса и в то же время вознесло его на седьмое небо. Ей удалось вдохновить его на такие головокружительно потогонные телесные подвиги, которых он сам никак от себя не ожидал. Он до сих пор чувствовал ее запах, ее вкус, ее тепло. Просто потрясающе! Суперкласс! Улет!
Тобиас так погрузился в свои мысли, что не услышал тихих шагов, и испуганно вздрогнул, неожиданно увидев, как кто-то вышел из-за угла дома.
— Тис?! — удивленно воскликнул он.
Он поднялся, но не спешил здороваться с соседом и тем более обнимать его. Тис Терлинден не любил подобных нежностей. Он и сейчас стоял молча, с опущенными глазами, крепко прижав руки к туловищу. Его болезнь, как и раньше, была незаметна. Приблизительно так же должен был сейчас выглядеть его брат-близнец Ларс, который появился на свет на две минуты позже и благодаря болезни Тиса невольно стал кронпринцем династии Терлинден. Тобиас не видел своего лучшего друга с того рокового сентябрьского дня 1997 года. Ему только теперь пришло в голову, что они с Надей ни разу даже не упомянули его, хотя раньше были как родные. Они называли себя Калле, Андерс и Ева Лотта, рыцари Белой Розы — как у Астрид Линдгрен.
Тис вдруг первым шагнул к Тобиасу и, к его удивлению, протянул ему руку вверх ладонью. Тот вспомнил, чего он от него ждал: так они раньше приветствовали друг друга — тремя хлопками по ладони. Сначала это был их тайный знак принадлежности к «банде», потом шутливая традиция, которую они сохранили. На красивом лице Тиса появилась улыбка, когда Тобиас исполнил старый ритуал.
— Привет, Тоби! — сказал он своим странным голосом, обходившимся без каких бы то ни было интонаций. — Классно, что ты вернулся.
Амели вытирала длинную стойку. В «Черном коне» еще никого не было. Половина шестого — слишком рано для вечерних посетителей. К ее собственному удивлению, она и сегодня легко отказалась от своего обычного прикида. Неужели мать опять была права и ее «готическая» жизнь совсем не мировоззрение, как она утверждала, а всего-навсего пубертатный максимализм и желание делать все наперекор взрослым? В Берлине она прекрасно чувствовала себя в своих широких черных тряпках, с макияжем, пирсингом и вычурной прической. Все ее друзья выглядели примерно так же, и никто не оглядывался на них, когда они, как стая черных ворон, бродили по улицам, пинали своими берцами фонарные столбы или использовали вместо футбольного мяча мусорные ведра. На то, что говорили учителя и другие бюргеры, ей было наплевать, она вообще не обращала на них внимания. Ходячие чучела, которые шевелят губами и болтают всякую чушь! И вдруг все изменилось. Ей нравились восторженные взгляды мужчин по воскресеньям, адресованные ее фигуре и глубокому вырезу на блузке. Более того, с тех пор как она поняла, что каждый мужчина в «Черном коне», включая Клаудиуса Терлиндена и Грегора Лаутербаха, пялится на ее зад, она не ходила, а летала. И это чувство все еще не покидало ее.