Она перевела взгляд на Амели. Светлые глаза с белыми ресницами придавали ее лицу едва заметное сходство со свиным рыльцем.
— Ты, кстати, немного на нее похожа.
Это прозвучало не как комплимент.
— Правда? — Амели на секунду застыла с полотенцем в руках.
— Штефани была совсем не такая, как другие девчонки в деревне, — продолжала Йенни. — Она как раз только что переехала сюда со своими родителями, и Тоби сразу же втрескался в нее и бросил Лауру. — Йенни презрительно хихикнула. — Так что у моего братца появился шанс… Все мальчишки бегали за Лаурой, как собачонки. Он была такая хорошенькая. Но капризная. Как она бесилась, когда Мисс Кирмес выбрали не ее, а Штефани!
— А почему Шнеебергеры уехали отсюда?
— А ты на их месте осталась бы? Там, где с твоей дочерью такое приключилось? Они прожили здесь еще месяца три, а потом уехали.
— Хм… А Тоби? Что он за парень?
— Ах, в него были влюблены все девчонки. И я тоже… — Йенни грустно улыбнулась при воспоминании о тех временах, когда она была юной, стройной и полной грез. — Он выглядел сногсшибательно и был… просто супер. И при этом никогда не задирал нос, как другие парни. Когда они ездили в бассейн, он никогда не был против, чтобы я поехала вместе с ними. Другие ныли, мол, что мы будем таскаться с этой мелкой, пусть сидит дома Нет, что ни говори, он был классным парнем. И умным в придачу. Все были уверены, что уж ему-то точно предстоит большое будущее. Н-да… И вдруг на тебе! Правда, алкоголь меняет человека. Стоило Тоби выпить, как он становился другим…
Открылась дверь, вошли двое мужчин, и Йенни торопливо потушила сигарету. Амели убрала вымытые бокалы, подошла к гостям, протянула им меню. На обратном пути она взяла со стола оставленную кем-то газету. Ее взгляд упал на рубрику «Региональные новости». Полиция искала мужчину, сбросившего с моста мать Тобиаса.
— Бли-ин!.. — пробормотала Амели и раскрыла от изумления глаза.
Несмотря на плохое качество снимка, она сразу же узнала этого человека.
Боденштайн со страхом ждал вечера, когда, вернувшись домой, он увидит Козиму, и потому, как мог, оттягивал этот момент, сидя в своем кабинете и тяжело перемалывая мрачные мысли.
Когда он вошел в дом, она была наверху и, судя по плеску воды, принимала ванну. Он прошел в кухню, постоял с минуту, безвольно опустив руки, потом взгляд его упал на ее сумку, висевшую на спинке стула. Еще ни разу в жизни он не обыскивал сумку своей жены. И рыться у нее на столе ему тоже никогда не пришло бы в голову, потому что он всегда доверял ей и не мог даже представить себе, что она что-то от него скрывает. Теперь все стало по-другому. Несколько секунд он боролся с собой, потом схватил сумку и, порывшись в ней, достал ее мобильный телефон. Сердце билось уже у самого горла, когда он открыл его. Козима не выключила его. Боденштайн знал, что это крайняя степень вероломства с его стороны, но он не мог иначе. Он открыл папку «Сообщения» и пролистал принятые эсэмэски. Вчера вечером, в 21.48, она получила от неизвестного отправителя письменное сообщение: «Завтра в 9.30? На том же месте?» И уже через минуту ему ответила. Где же он был в это время? Почему ничего не заметил? Козима писала: «Да. Я так рада!!!» Три восклицательных знака. У Боденштайна засосало под ложечкой. Опасения, мучившие его целый день, похоже, оправдались. Эти восклицательные знаки исключали такие безобидные поводы, как, скажем, визит к врачу или парикмахеру, которые вряд ли могли стать поводом для подобной радости без десяти десять вечера, в понедельник.
Боденштайн с опаской прислушался к звукам, доносившимся из ванной, и продолжил изучение содержимого папки «Сообщения», но больше ничего не обнаружил. Козима, по-видимому, совсем недавно удалила другие эсэмэски. Он достал свой мобильник и сохранил в нем номер неизвестного, который сегодня в половине десятого утра — судя по всему, уже не в первый раз — встречался с его женой. Он захлопнул мобильный телефон Козимы и положил его обратно в сумку. Ему стало худо. Мысль о том, что Козима обманывала его, изменяла ему, была невыносима. Сам он за все двадцать пять лет их супружеской жизни ни разу не солгал ей. Прямолинейность и честность иногда очень усложняли жизнь, но ложь и заведомо невыполнимые обещания глубоко противоречили его характеру и строгому воспитанию. Что же делать? Подняться наверх и рассказать ей о своих подозрениях? Спросить, почему она соврала? Боденштайн провел обеими руками по волосам и глубоко вздохнул. Нет, он ничего ей не скажет. Еще какое-то время он будет вести себя как ни в чем не бывало. Может, это и трусость, но он просто не в силах взять и собственными руками разрушить свою жизнь. У него еще теплилась крохотная надежда, что это было совсем не то, о чем он подумал.