Гости опять расселись по своим местам, настроение было радостное, атмосфера непринужденная. Розали тоже покинула кухню и пила вместе со всеми шампанское.
— Оливер, — сказала мать Боденштайна, перегнувшись к нему через стол. — Ты не принесешь мне глоток воды?
— Да-да, конечно. Сейчас.
Он отодвинул стул и направился через кухню, где его расторопная дочь уже успела навести относительный порядок, в кладовую. Взяв из ящика две бутылки минеральной воды, он пошел обратно, но в этот момент в кармане одной из курток, висевших на вешалке у двери в гараж, пропиликал мобильный телефон. Боденштайну был знаком этот звук. Это был телефон Козимы! Несколько мгновений он боролся с собой, но на этот раз победило недоверие. Он зажал одну бутылку под мышкой и свободной рукой обшарил карманы куртки, в которой она сегодня ходила. Обнаружив телефон во внутреннем кармане, он раскрыл его и прочел «одно новое сообщение»: «Милая! Я целый день думаю только о тебе! Пообедаем завтра вместе? Там же, в то же время? Очень хотелось бы!»
Буквы поплыли у него перед глазами, колени стали ватными. Горькое разочарование обрушилось на него, как удар в солнечное сплетение. Как она могла так притворяться? Улыбаться, держать его за руку, гуляя вокруг Гласкопфа? На этот раз она заметит, что кто-то прочел эсэмэску, потому что значок, изображающий письмо, погас. Боденштайну почти хотелось, чтобы она заговорила с ним об этом. Он сунул телефон обратно в карман куртки, дождался, пока утихнет сердцебиение, и вернулся в столовую. Козима сидела на своем месте, держа на коленях Софию, смеялась, шутила как ни в чем не бывало. Ему захотелось при всех призвать ее к ответу, сказать ей, что ее любовник только что прислал ей письменное сообщение, но, посмотрев на Лоренца, Тордис и Розали, он понял, что это было бы непростительным эгоизмом и безответственностью — портить им такой день своими далеко недоказанными подозрениями. Ему не оставалось ничего другого, как делать хорошую мину при плохой игре.
Тобиас с трудом открыл глаза и застонал. Голова гудела, а стоило ему пошевелиться, как тошнота опять подступила к горлу. Он перегнулся через край кровати, и его вырвало в ведро, которое кто-то подставил к его постели. Блевотина воняла желчью. Он откинулся на спину и провел рукой по губам. Язык ничего не чувствовал. Карусель в его голове никак не хотела останавливаться. Что же произошло? Как он очутился дома? Обрывки картин неслись сквозь его мутное сознание, словно сквозь туман. Он помнил Йорга и Феликса, гараж, водку, смешанную с «Ред Буллом». Были какие-то девушки, они все время шептались, хихикали и украдкой поглядывали на него. Он чувствовал себя животным в зоопарке. Когда это было? Который час был теперь?
Ему с большим трудом удалось выпрямиться и свесить ноги с кровати. Комната сразу же закачалась. Амели тоже там была. Или он что-то перепутал? Тобиас встал на ноги, опираясь на косую крышу мансарды, шатаясь, дошел до двери и пошел по коридору в ванную, держась за стену. Такого жуткого похмелья у него еще никогда в жизни не было! Чтобы помочиться, ему пришлось сесть на унитаз, иначе бы он свалился. Футболка воняла табаком, потом и блевотиной. Мерзость! Он тяжело поднялся с унитаза и пришел в ужас, увидев в зеркале свое лицо. Синяки вокруг глаз опустились ниже и покрыли бледные небритые щеки фиолетово-желтыми пятнами. Он выглядел как зомби и так же чувствовал себя. В коридоре послышались шаги, в дверь постучали.
— Тобиас!
Это был его отец.
— Да, входи.
Он открыл кран, набрал в пригоршню холодной воды и выпил несколько глотков. Вкус был отвратительным. Вошел отец, с тревогой посмотрел на него озабоченным взглядом.
— Как ты себя чувствуешь?
Тобиас опять сел на стульчак.
— Хреново… — Ему потребовалось неимоверное усилие, чтобы поднять свинцовую голову. Он пытался посмотреть на отца, но взгляд все время куда-то проваливался. Все было то очень близко, то очень далеко. — Который час?
— Четыре часа дня. Воскресенье.
— Кошмар!.. — Тобиас почесал затылок. — Я, похоже, совсем разучился пить.