Я был с ним в морге в связи с предыдущим делом, которое он расследовал. Блум называл его «делом Красотки и Зверя», хотя я считал его трагедией Джорджа Харпера. В течение многих недель после посещения морга его запах неотступно преследовал меня. Я бесконечно намыливал руки и промывал ноздри соленой водой. Пока живу, я не переступлю больше порога морга. Не уверен, что хотел бы попасть туда, будучи трупом.
Блум был в расцвете сил. Он снова употреблял спиртное после недавно перенесенного гепатита и, как я подозревал, прибавил добрых пятнадцать фунтов. Большой вес гармонировал с его мощным телосложением. Я при росте ровно шесть футов вешу сто семьдесят фунтов. Блум на дюйм выше меня, но весит, наверное, все двести двадцать. С самым траурным видом он продолжал рассматривать фотографии погибшей. У Блума всегда такой вид, словно он вот-вот разрыдается. В своем помятом голубом костюме он выглядел так, словно только что отпустил на волю под честное слово какого-нибудь каторжника. У него были крупные руки с опухшими суставами — руки уличного драчуна — и продувная физиономия лиса с лохматыми бровями, карими глазами и не единожды переломанным носом. Интересно, была ли у него татуировка? Я готов был поклясться, что была, и не одна.
Он бросил фотографии на стол.
— Зачем пожаловал? — спросил он.
— В прошлом году двадцать седьмого сентября некий полисмен отправился в особняк Уиттейкеров на Бельведер-роуд, арестовал женщину — Сару Уиттейкер и препроводил ее в филиал Дингли, в госпиталь Добрых Самаритян.
— Ну?.. — сказал Блум.
— Я бы хотел побеседовать с ним.
— Тебе надо повидаться с лейтенантом Хэнскомбом. Он командует полицейскими. Ты уверен, что не хочешь пойти со мной в морг?
Лейтенант Роджер Хэнскомб (табличка на его столе свидетельствовала о том, что именно этот человек мне и нужен) разговаривал по телефону с подчиненным, которому было поручено осмотреть место преступления в Птичьем заповеднике. Из услышанного я уяснил себе, что полиция все еще ищет причину, по которой труп прибило к южному берегу реки Сограсс в шесть часов утра. Поисковая партия, как оказалось, не очень утруждала себя: людей отпугивало семейство аллигаторов, которое обосновалось тут среди мангровых зарослей. Все знали, что ноги женщины были съедены аллигаторами. Хэнскомб убеждал подчиненного в том, что тот просто обязан по роду своей службы отыскать хоть что-то для опознания погибшей. Да, обязан, и ему наплевать, сожрет ли кого-то аллигатор или нет, — важно, чтобы поручение было выполнено.
Когда лейтенант положил трубку, он был багровым от злости. Но так как Блум просил его помочь мне, Хэнскомб был вежлив и предупредителен.
Он вызвал секретаршу — высокую рыжеволосую девицу в узкой черной юбке, белой блузке и черных туфлях-лодочках на высоких каблуках — и велел ей принести досье. Он назвал его «досье телефонных вызовов и откликов на них». (Позже я узнал, что в полиции хранится список телефонных вызовов вместе с их детальной диспозицией.) Секретарша вернулась минут через десять со скоросшивателем, содержавшим пачку обработанных компьютером данных. Хэнскомб перелистал досье и добрался до 27 сентября. Палец его пробежал по строчкам и остановился на времени, близком к полуночи: одиннадцать тридцать.
— Особняк Уиттейкеров? — спросил он.
— Да.
— Вот здесь отмечено. Вызов поступил в одиннадцать тридцать две, отклик — в одиннадцать сорок пять. Жалобщик… Одну секунду. Не было никакой жалобы… и никто не звонил. Сюда пришел человек — доктор Натан Хелсингер с медицинским свидетельством, требующим немедленного препровождения пациента в психиатрическую клинику, согласно акту Бейкера. Он беседовал с лейтенантом Тайроном, который проверил подлинность документа и командировал полицейского офицера Рудермана. Доктор Хелсингер сопровождал его в своей машине. Они прибыли на место в одиннадцать сорок пять, как отмечено в досье, и Рудерман произвел арест, если вам угодно так это назвать. Это то, что вам нужно?
— Нельзя ли поговорить с офицером Рудерманом? — спросил я.
— Ну… позвольте мне установить, где он сейчас, о’кей? — сказал Хэнскомб.
Он снова вызвал секретаршу в узкой юбке, которая связалась с диспетчером и доложила, что у офицера Рудермана перерыв на ленч. Я взглянул на настенные часы. Было двадцать минут двенадцатого. Очевидно, полиция в Калузе уходила на ленч немного раньше, чем простые смертные.
— Скажите диспетчеру, чтобы вернул Рудермана, — распорядился Хэнскомб.
— Да, сэр, — откликнулась секретарша и неожиданно улыбнулась мне.
Я тоже улыбнулся ей.
— Мистер Хоуп будет ждать его здесь, сэр? — осведомилась секретарша.
— Мы оба подождем его, — ответил Хэнскомб.
— Разве вы не собираетесь в заповедник, сэр?
— А что, мне полагается быть в заповеднике?
— Вы сказали об этом капитану Джейгерсу, сэр.
— Тогда, значит, я должен быть там. — Хэнскомб поднялся. — Устраивайтесь поудобнее, мистер Хоуп. Если хотите, можете поговорить с Рудерманом прямо здесь, в моем офисе. — Он обошел вокруг стола, взял свою фуражку, обменялся со мной рукопожатием и вышел. Рыжеволосая подождала, пока захлопнется входная дверь.
— Он всегда сильно переживает, когда убивают кого-нибудь, — сообщила она и улыбнулась.
— Могу себе вообразить, — сказал я.
— Меня зовут Терри, — представилась она и снова улыбнулась. — Терри Белмонт.
— Приятно познакомиться.
— А как вас зовут? Я имею в виду ваше первое имя.
— Мэтью.
— Хорошее имя — Мэтью. Это из Библии.
— Да, — сказал я.
— Хотите чашечку кофе или что-нибудь выпить? Когда полицейские уходят на ленч, они не очень-то торопятся вернуться.
— Нет, спасибо.
— Обо мне говорят, что я очень колоритна. Потрясающая девушка! Персик и сливки! Так обо мне говорят. Рыжие волосы, отличная фигура. И голубые глаза. Вы заметили, что у меня голубые глаза?
— Да, заметил.
— А у вас глаза карие, — сообщила она.
— Да.
— Мне двадцать семь лет. А вам?
Я решил солгать.
— Тридцать восемь.
— Хороший возраст.
— Ага.
— Терпеть не могу юнцов, которые даже не знают, как расстегнуть лифчик.
— Ага.
— Вы уверены, что не хотите кофе или еще чего-нибудь?
— Уверен.
— Какой ваш любимый цвет?
— Голубой… наверное.
— Я часто ношу зеленое. Это из-за рыжих волос. Они хорошо сочетаются — рыжий и зеленый цвет. Как на Рождество. У меня и нижнее белье есть зеленого цвета. Это редкость — зеленое нижнее белье. Я хочу сказать, что в магазинах вы далеко не всегда найдете зеленые трусики и лифчики. Вот в Нью-Йорке есть магазин, в нем можно купить белье любого цвета, какого только пожелаете. Я однажды заказала себе пару серых трусиков, это очень сексуально, серые кружевные трусики, вы не находите? Высоко обрезанные, по ноге. Но они выглядели грязными, когда прибыли сюда. Не сексуально грязными, а просто чумазыми, как будто покрыты сажей. Это из-за того, что серые. Я-то думала, что они будут хорошо смотреться. Серые… У меня есть серое платье. Оно мне очень идет, поэтому я считала, что и серые трусики подошли бы мне тоже. Но они выглядели грязными, даже не хотелось их надевать — такие они были противные.
Она пожала плечами.
— Серый цвет — трудный цвет, — заметил я.
— Не говорите! — воскликнула Терри. — У вас тоже были проблемы с серым цветом?
— Я редко ношу серое, — признался я.
— Я тоже, за исключением одного серого платья. И я уверена, что не буду носить серые трусики. По правде говоря, здесь я вообще редко надеваю трусики. Слишком жарко. А какой ваш любимый цветок?
— Гардении.
— Мне они напоминают о похоронах, — сказала Терри. — Я люблю розы. Чайные розы.
— Да, они тоже хороши.
— Вам они нравятся из-за запаха?
— Что, простите?
— Гардении.
— О да, — согласился я.
— Они так чудесно пахнут, — сказала Терри. — А вам нравится «Полиция»?
— Мне нравятся некоторые полицейские.
— Что?
— Мне нравится детектив Блум. И лейтенант Хэнскомб показался мне…
— Нет, не та полиция, — возразила Терри. — Другая «Полиция».
Я уставился на нее.