– Не верю, – замотала головой Юля.
– Да какая разница, верите вы или нет; так было, и все тут, – раздраженно пожал плечами Позолотов. – До конца ведь не дослушала.
– Простите, продолжайте.
– То-то же. – Лицо Феофана Феофановича с вращающимися глазами приблизилось к монитору. – А через три дня все повторилось.
– Как это так?
– А так – он вернулся! Медведь! Только в этот раз он наведался в псарню помещика Грачевского, где уже скулили и плакали на все голоса те охотничьи псы, которые и травили прежде медведя. Никто из дворни уже не осмелился приблизиться к псарне. С вилами и косами – стояли поодаль и тряслись от страха. Издалека смотрели, как ни кричал на них Грачевский, как ни грозил. А потом увидели все, как вышла из псарни вперевалку и остановилась исполинская тень. То был силуэт медведя на одной ноге. Призрак будто. «Огонь!» – заревел Грачевский. И палить стали все – и дробью, и пулями. Рассеялся дым – стояла тень. Она смотрела на них – дворовых. И так была черна, что даже свет луны бежал от нее прочь. И стояли, языки проглотив, дворовые, в пороховом дыму. И вдруг тень раскатисто прорычала: «Верни мне ногу, человек! Не вернешь – хуже будет!» Замер Грачевский, затрепетал. Тут дворовые, кто не сел рядком от страха, побросали ружья и вилы и сорвались – кто куда. А черная тень медведя отвернулась и вперевалку двинулась в сторону леса. Треть людей Грачевских в тот же день бежала из его имения, разнося слух о том, что в тот капкан попался не простой медведь, а сам дьявол в шкуре медведя и в образе чудовища приходил к ним и требовал ногу.
– Это невероятно, – пробормотала Юля.
– Еще бы! Но было ведь, было! Писали о том со всей серьезностью, без дураков. В ту ночь притихли Грачевские. Только утром самые смелые дворовые и крестьяне вошли в псарню. Все охотничьи псы были разодраны. А на стене была надпись кровью: «Отдай мою ногу!»
– Брр! – передернула плечами Юля. – А дальше?
– Понаехала полиция, урядники, казаки, даже из семиярского запасного полка пригнали роту солдат. Событие-то уникальное! Охотников съехалось со всей округи – тьма. Прошли по окрестным лесам – нет никакого медведя. То есть двуногие-то медведи попадались, их тогда перебили изрядно, сократили, так сказать, популяцию бурого мишки, – совсем негуманно рассмеялся Феофан Феофанович, злобно поблескивая линзами очков, – но медведя-оборотня не нашли. Ну, и как-то рассосалось после это войско. Объели Грачевских и ушли. – И вновь лицо архивариуса приблизилось к монитору. – А на следующую ночь…
– Ну?! Феофан Феофанович! Издеваетесь?
– Он ведь не просто мстил, как потом оказалось, – горячим шепотом проговорил Позолотов. – Он дорогу себе освобождал: вначале дворовых псов вырезал, чтобы не путались под ногами, не мешали ему, а потом уже кровных своих врагов – гончих всяких, легавых. Грачевские как раз вещи собирали – утром хотели до Парижу податься. Да не успели. Тень появилась в ту роковую ночь. Третью! Некому было выть да подвывать, будить хозяев! Впрочем, они не спали. Черная громада надвинулась на окно, загородила собой лунный свет, а потом проломила рамы. Грачевский держал три заряженные винтовки, но успел выстрелить только один раз. Да разве спасет такой выстрел? Что-то страшное сотворилось в опочивальне Грачевских. Страшно закричала его жена, а потом смолкла разом, да и сам Грачевский вроде бы как умолял помиловать его. А потом наступило затишье. Только несколько слуг, самых преданных, остались в доме, они и зашли на рассвете в хозяйскую спальню. И что же они там увидели? Жена Грачевского, надменная барыня, была разорвана напополам, повсюду была ее требуха, а хозяина и след простыл. Только кровавая дорожка вела через выломанное окно, двор и далее – в леса. После такого дела губернатор Семиярска тайный советник Зубчанинов-Волховский велел уже войскам прошерстить всю округу. Вся полиция губернии съехалась сюда, были и петербургские сыщики. Только через три дня жандармы нашли странную берлогу, похожую на человеческое жилище. Да-да, именно так! И там, над охладевшими угольями, висела свежая шкурка, изодранная когтями. Это была кожа помещика Грачевского!