На повороте Поронин подозвал меня.
— А ну, рядовой Горин, решай задачу... Следы видишь? Определи, чьи они, какой давности, направление и все прочее...
Следы сначала шли вдоль контрольно-следовой полосы, затем свернули резко налево и исчезли...
— Это пробежала белка, — сказал я и, не мигая, посмотрел на Поронина.
Он лукаво прищурился, спросил:
— А точнее?
— А точнее — ворона...
— Сам ты ворона, дурья голова. Никто тут не был, я вчера палкой наследил для проверки бдительности вот таких, как ты. Пусть, думаю, учатся... — И Поронин расхохотался, а у меня испортилось настроение.
Возле заставы меня встретил Ваня Гринчук. Он подбежал с письмом в руке и потребовал, чтобы я танцевал, но я наотрез отказался.
— Э, брат, ты вроде скис? — он заглянул мне в глаза, держа руки за спиной, но тут же протянул правую: — На уж, ладно...
Я взял письмо, и у меня сразу же отлегло от сердца. Письмо матери было сейчас для меня истинным спасением.
II
Сегодня после обеда сержант Викулов подозвал меня и сказал, что мы с ним идем на хутор к леснику Божко. Уверяли, что он был свидетелем знаменитого боя в Беловежской пуще и, быть может, сберег в памяти что-то важное о безвестных героях-пограничниках. До домика лесника хода было часа два, не меньше. Дорога вилась между деревьями. Я запрокидываю голову и вижу, как медленно качаются дремучие старые ели. Где-то наверху мелькнуло рыжее пламя. Это метнулась белка.
— Товарищ сержант, смотрите, белка!
— Экая невидаль, — сказал он на ходу. — Тут есть поинтересней экспонаты. Слыхали, наверно, про зубров? Они в нашей Беловежской пуще живут. Или кабаны, например.
Домик стоял на опушке. Мы услышали удары топора. В маленьком сарайчике на березовом чурбане сидел человек в старом кожушке и в треухе набекрень, постукивал топором по небольшому колышку, заостряя его с конца. Когда увидел нас, встал.
— Доброго здоровьичка, служивые, — сказал он, улыбнувшись, и протянул руку. Сначала поздоровался с сержантом, затем подошел ко мне.
Я смотрел на этого человека и едва сдерживал волнение: вот сейчас, сию же минуту он расскажет нам о героях заставы сорок первого года.
— По делу мы к вам, Сергей Петрович, — сказал сержант Викулов.
— А ко мне без дела никто не ходит. На той неделе сам районный партейный секретарь пожаловал. Ты, говорит, дедушка, партизанил? Партизанил, отвечаю. Так вот напиши, говорит, как и где воевал... В газету-де поместим. Три дня писали с внучкой... Да вы садитесь вот на бревнышко, рассказывайте, какое важное дело привело вас, — и он первым уселся на бревно. Мы угостили лесника сигаретой. Он повертел ее в руках, потом положил в карман.
— Не привык я к этой штуковине, — уж лучше свою родную задымлю.
Дедушка достал потертый кисет и завернул самокрутку. Разговор начал сержант. Сергей Петрович внимательно его выслушал и повел свой рассказ.
— Помню, хорошо помню сорок первый год. Только вот, право, не знаю, с чего начать. В голове все смешалось. — Он разгладил бороду, потер свои натруженные руки. — Перво-наперво, значит, выстрелы услыхал. Ну, думаю, мало ли кто в лесу стреляет. А пальба не утихала. Понял: происходит что-то неладное. Побежал я в деревню. А там уже мотоциклисты, в касках, с ружьями. Чужие... Сердце так и екнуло — война!
Через три дня явились непрошеные гости и ко мне. Обшарили все, провиант забрали. Слышу, говорят по-своему, а я малость кумекал по-ихнему еще с той войны. Про двух наших солдат рассказывают, называют их фанатиками. Генерал немецкий приказал русских солдат за храбрость в бою похоронить с почестями... И когда я ночью подался на перекресток, глазам своим не поверил: на могилах березовые кресты стояли.
— А как звали солдат этих, вы не помните? — спросил я лесника.
— Звали как? Чего не знаю, того не знаю. Но вы не отчаивайтесь. Может, Михайло Потапыч знает, лесник соседнего участка?
— А пулемет, который сейчас у памятника стоит, настоящий? Из него в сорок первом стреляли пограничники? — спросил я.
— Он самый, я точно знаю.
На крыльце появилась девушка. Я заметил, как внимательно посмотрел на девушку сержант и почему-то смутился.
