В день отъезда Иса зашел к хозяину проститься по-хорошему и еще раз сверить старые расчеты.
Была пасхальная неделя. За поселком у амбаров скрипели легкие качели. Разряженные парни и девки цветными группами ходили с песнями по улицам. Старики собирались по завалинкам на солнышке и лениво вели разговоры. Ребятишки с раннего утра щелкали бабками.
Василий Матвеич теперь подолгу сидел в своей маленькой полутемной комнатке: подводил итоги зимним операциям.
Он только что напился «второго» чаю и снова взялся за растрепанную толстую книжку, как вошел Иса. Иса минуты две покрякивал в прихожей, потом шагнул к нему в комнату, постоял у косяка и осторожно опустился на подвернутые ноги.
В соседней комнате, за большим самоваром, ворковала Варварушка со сватьей. По тому, как они наклонялись друг к другу, поджимали губы и поминутно вытирали глаза фартуком, Иса заключил, что обе только что изрядно выпили. Но как? Верно где-нибудь на улице. Вот опять забушует Василий, если узнает! Хозяйка немедленно разрешила его недоумение. Перемигнувшись со сватьей, она осторожно взялась за высокий молочник и налила по чашке чего-то прозрачного. Обе выпили, поморщились, отерли губы пальцами и закусили пряником, Исишка только покрутил головой. Ловко придумали! Киргизской бабе этого не выдумать.
Василий Матвеич оторвался, наконец, от книги и, не поворачивая головы, спросил:
— Ну, что скажешь?
Иса откашлялся.
— Так. Ничего.
— Ну, мне некогда с тобой тут растабарывать. Есть дело… говори сразу.
— Прощаться пришел. Кочую сегодня.
— Так бы и говорил.
Василий Матвеич передвинул что-то на столе.
— Ловко это ты со мной устроил! Жил, жил и вдруг — на тебе! На утечку! Нехорошо это, брат. Нечестно. Тридцать лет пропитывался на моих харчах… Без меня-то куда бы ты?
Говорил он это мирным тоном, и Иса почувствовал болезненный стыд за свой поступок.
— Сват зовет. Который год зовет.
— Рассказывай! Так, блажь в башку пришла. Только назад-то потруднее будет. Придешь проситься — выгоню.
Василий Матвеич грузно повернулся на стуле. Он уже начинал раздражаться.
— Выгоню! Так и знай! К воротам не пущу, не то что в пригон.
— Пошто назад приду? Не видал твоей брюшины?
— Брюшины!? А тебе бы мясо каждый день? Тоже!
— Мы не собака.
— А кто же ты? Немаканый и, значит, шабаш.
— Твой душа бог возьмет, мой душа бог возьмет.
— Разевай рот шире! Только подохнешь, так в аккурат сатане в колени и угодишь. Всей и жисти тебе, что здесь. Так, брат, и в писании сказано. Ну, толковать мне некогда. Когда долг отдашь?
Иса испуганно таращил на него глаза.
— Какой долг? Нету никакой долг.
Василий Матвеич нетерпеливо схватил книжку со стола, перелистал до половины, нашел необходимую страницу и ткнул в нее коротким, пухлым пальцем.
— Какой долг? А вот какой… Слушай! В октябре — Исе Кунанбаеву рупь пятьдесят копеек на рубаху бабе. Дальше! В декабре — Исе Кунанбаеву рупь розно. Дальше! В феврале — Исе Кунанбаеву рупь на штаны. Вот!
Он прикинул на счетах.
— Три с полтиной.
— Ой-бай! Что ты, Василий! Ты мне в жалованье давал. Мои деньги оставались.
— Какой там черт оставался? Слета забрал все. Давай вот вашему брату. Дашь в долг, а порукой-то волк.
— Сам говорил — в жалованье.
— Да ты смотри, смотри сюда, в книгу-го! Не вычеркнуто. Почему не вычеркнуто? Не отдано. Книга не обманет. Ну, я хочу взять с тебя лишнее, а книга-то что говорит? Она не соврет.
Иса всегда относился ко всякой записи с уважением и даже трепетом. Заглянул в подставленную книгу — да, действительно, на правой странице не зачеркнуты три строчки.
— Верно, верно, — уныло кивал он головой, — кагаз не обманет.
Книга за ненадобностью легла на свое место. Наступило молчание. Василий Матвеич звонко высморкался в аршинный кумачовый платок.
— Ну, так признаешь?
— Кагаз говорит, значит, надо платить.
— То-то! Когда же?
Иса заговорил боязливо и неуверенно.
— Будь отцом, Василий: дай десятку… Копейки нет… Муки купить, чаю…
— Тебе десятку!? Ты не сдурел?
— На ярманке отдам.
— Бабу продашь на ярманке-то?
Иса не слушал.
— Копейки нет. Чаю надо, муки надо…
Василий Матвеич колебался. Что с Исишки можно вывернуть с лихвой, в этом он не сомневался. А вот другое дело — стоит ли ему давать за такую проделку.
— Пожалиста, дай! А? Василий!
— Заладил: дай да дай. За что тебе? Не за что! Не дам!
— Ой, Василий, дай, пожалиста! Голодом буду. Жрать нету.